— Раздевайся, говорю. Догола. На две плети меньше получишь. Ах, да ладно, вообще так отпущу! Если забудешь о сегодняшнем вечере. Разденься и встань там, в углу.

— Зачем же? Непристойно-то как…— Нищенка быстро стала сматывать тряпье, камера наполнилась вонью. — И к чему вам?

— Помолчи.

Галашше отступил в сторону, чтобы пропустить помощников и Бохроса. Грохенец, как показалось полицмейстеру, усмехался несколько криво и прикрывал скованными руками детородный орган. Введя арестованного, Рошке и «грачи» выжидающе уставились на начальника.

— Как вам эта женщина, господин Бохрос? — хрипло спросил Галашше.

— Что это еще за непотребство? — Купец мельком оглядел нищенку и отвернулся. — Вонь-то… Умер кто-то?

Посмотри еще разок, мне кажется, вы должны быть знакомы, — сказал полицмейстер первое, что пришло в голову. — Ну? Посмотри внимательнее, Бохрос!

Грохенец, скривившись, исполнил требуемое и опять отвернулся. Член его чуть дернулся, или Галашше только так показалось? Нет, показалось. Полицмейстер почувствовал, что краснеет.

— Воняет, повторил Бохрос. — Уведите, а то меня стошнит. Я не полицейский говноклюй, непривычен…

— Уведите, заприте его в «мешок»! — приказал Галашше и мстительно добавил: — Одежду не отдавать.

8

Рошке, разобравшись в ситуации, задержался:

— У вас какие-то подозрения на его счет?

— Так, мелочи… Догадки. Одевайся, дура! — прикрикнул полицмейстер на обескураженную нищенку и вышел в коридор. — Вот что, лейтенант, я поразмыслил: ты прав, надо ехать на север, ждать больше нечего. Отбыть придется уже сейчас, ночью.

— Сейчас? — поднял брови Рошке. — Ладно, я холостой. Думаете, дело так плохо?

— Думаю, да. Идем.

Все еще мысленно ругая и себя за доверчивость, и отца Пладде за старческое слабоумие, Галашше поднялся к себе в кабинет. Давно написанное письмо барону Зеккуне и прилагающиеся бумаги лежали в ящике стола, запертом на хитрый замок чегишайской работы, оставалось лишь их запечатать.

— Я тут довольно много всего написал… Если придется туго, — мало ли что? — выкинь конверт за борт, — напутствовал он Рошке. — Лучше пусть ты доберешься до Секретной канцелярии без бумаг, но доберешься. Попробуй тогда рассказать, что знаешь, все же ты не сиволапый какой, а должностное лицо, обязаны хотя бы выслушать. Помни: на карту поставлена уже не только наша с тобой карьера, но, возможно, и жизнь.

— Я понимаю. — Рошке принял конверт и спрятал его за пазухой. — Мне помогут чегишаи?

— Да, вот держи. — Полицмейстер отдал ему записку с указанием места и времени встречи. — Лучше зайди к себе, переоденься в штатское, чтобы не привлекать внимания. А потом чегишаи дадут тебе свое тряпье.

— Кажется, отлив сегодня под утро, — прикинул лейтенант. — Значит, на рассвете буду уже в море. Думаю, мы поступаем правильно, господин Галашше. Не волнуйтесь, Небо на нашей стороне.

— Истинно так!

Полицмейстер даже приобнял Рошке и тут же поморщился: нервы, нервы… «Когда же дело успело зайти так далеко? Может, не стоило вмешиваться, обращать внимания на чегишайские жалобы? Самому пойти к главарю Грохенской гильдии, продаться, как магистратские старички? Теперь все равно поздно».

— Удачи!

Рошке закрыл за собой дверь, а Галашше опять потянулся к буфету — за вином. Не допив стакан, он вспомнил о семье, быстро написал и отослал с дежурным сержантом записку жене. Странно, но предположение об отставке за несколько часов переросло в уверенность. Арестовывая пятерых торгашей, Галашше объявлял войну, но не думал, что она окажется такой скоротечной, не предполагал силы связей Вешшера и Мачеле. Надо же, сам бургомистр к ним в гости бегает.

— А ведь наверняка не быть мне больше полицмейстером, — пробормотал он. — Или никем, или уж бургомистром.

До утра еще оставалось время. Галашше, чуть пошатываясь от выпитого, опять спустился в «певческую», к прикованным грохенцам. Теперь он был уверен, что они не демоны, от этого стало немного легче. Чатте успел разобрать бумаги и теперь скучал за столом, бездумно перелистывая Кодекс. Или искал там что-то конкретное для утреннего доноса Святым Отцам?

— Чатте, уведи всех в «мешки», кроме… вот этого. — Полицмейстер ткнул пальцем в тощего, тот выглядел особенно печальным.

— Осмелюсь заметить, — тихонько прошептал «грач», — обвинение не выдвинуто, а «мешок» расценивается как наказание или пытка, то есть…

— Я обвиняю их в мошенничестве! — не оборачиваясь, отрезал Галашше. — Исполняй и побудь снаружи.

Недовольно вздыхая, Чатте увел троих арестованных. И об этом он расскажет Отцам, теперь они узнают обо всех, даже самых мелких, нарушениях. Галашше ухитрился разрушить свой авторитет за несколько часов, «грачи» вспомнили, что духовный надзор за начальником — это не право их, а святая обязанность. Так говорит Кодекс…

«Спасители моей души, ноги бы им переломать!»

Сам Галашше на мелкие прегрешения уже перестал обращать внимание, этому немало способствовало и выпитое вино. Мелочи можно отмолить, отходить в веригах…

— Как тебя звать-то?

— Аре Блес, — дрожащим голосом выдавил тощий. Без товарищей ему явно стало неуютно.

— Аре… Что же ты, Аре Блес, не сидел у себя в Грохене? Как там у вас, кстати, с полицией?

. — Обычно, — пожал плечами торгаш. — То есть полиции нет, княжеская дружина за порядком следит.

— Что ж так плохо следит? Дом встреч, надо же… Развели мерзость. Это же мерзость, Аре! Признайся, ты захаживал туда?

— Никогда, — уверенно покачал головой Блес. — Хотя наши Святые Отцы говорят, что это грех замаливаемый. А дружина за порядком следит хорошо, по крайней мере невинных людей не хватает, на одной воде сутки в каменном «мешке» не держит.

— Да ну?.. — Галашше присел перед ним на корточки. — Значит, не нравится тебе в Иштемшире, козел безрогий? А что же тогда дома-то не остался, зачем приперся сюда? А ну, раздевайся!

— Зачем? — Блес прижался к стене, зазвенев цепью. — Вы не имеете права!

— Да мне наплевать, что я там имею! — Полицмейстер быстро подошел к инструментам Быка Метессе и выбрал самый внушительный кнут. — Ну-ка раздевайся, пока я тебя не отхлестал, и рассказывай, зачем ты сюда пришел! Где берешь товар?! Кто такой Вешшер?!

Повторять эксперимент с Блесом Галашше не собирался, просто запомнилось, как униженно выглядел голый Бохрос. Да и любой бы почувствовал себя скверно, жаль, что не применяли этот метод раньше. Бывало, конечно, что с подвешенных слетали под кнутом все тряпки, но тогда их это уже не волновало. Впрочем, неизвестно, что бы сказали но поводу таких способов дознания Святые Отцы, Кодекс-то о них не упоминает.

— Вы не имеете права меня бить, это грех, я даже ни в чем не обвинен! — Зубы Блеса отчетливо пощелкивали.