Я начал спускаться по ступенькам. Моя ночная рубашка тащилась по доскам, и, чтобы услышать, не было ли каких-нибудь необычных звуков, я однажды остановился. Внезапно зажужжали настенные часы и пробили полчаса, – я застыл на месте. Но когда затих их звон, снова воцарилась тишина. Я пересек площадку и направился по коридору, в конце которого находилась спальня отца Энтона.
В том коридоре был очень темно. Каким-то образом, я ощущал, что там была особая атмосфера, словно кто-то недавно прошел по нему, растревожив холодный воздух. Я наступал так мягко, насколько мог, но мое собственное дыхание казалось оглушительным, а каждая половица, казалось, скрипела и пищала сама по себе.
Я миновал половину коридора, когда увидел что-то в дальнем его конце. Остановившись, я напряг свои глаза. В темноте тяжело было различить, что это; но это выглядело, как ребенок. Существо стояло ко мне спиной, очевидно смотря сквозь маленькое освинцованное окно на заснеженный двор. Я не двигался. Ребенок мог быть иллюзией, ничем иным, как причудливым соединением света и тени. Но за тридцать футов он казался достаточно реальным, и я почти представил себе, как он поворачивается, и на мгновение я с ужасом увидел оскалившуюся морду, похожую на козлиную, со злобными желтыми глазками.
Я сделал один очень осторожный шаг вперед.
– Ты! – но мой голос вырвался наружу не громче шепота.
Маленькая фигура оставалась неподвижной. Она была одинокой и, в каком-то смысле, печальной, как призрак, по чьему земному телу никогда не было произнесено ни одной молитвы. Она продолжала смотреть во двор, не двигаясь, не поворачиваясь, не произнося ни слова.
Я сделал еще один шаг, затем другой.
– Это ты? – сказал я.
В какое-то мгновение фигура казалась реальной и осязаемой, но потом, когда я подошел еще ближе, спрятанная под капюшоном голова превратилась в тень, отбрасываемую верхней частью оконного переплета, а маленькое тело растворилось в треугольник тусклого света, отражавшегося от снега, который лежал на улице. Я поспешил к окну, но оказалось, что там вовсе никого и ничего не было.
Я осмотрелся по сторонам, хотя и знал, что это было бесполезно. Я был настолько переполнен страхами и суевериями, что мне чудились вещи, которых на самом деле не было. Я развернулся и двинулся обратно, к двери спальни отца Энтона. Немного подождав, я тихонько постучался.
– Отец Энтон? Это Ден Мак-Кук.
Ответа не было, так что я подождал и постучал снова.
– Отец Энтон? Вы не спите?
Но ответа все равно не было. Я слегка подергал дверь, – она оказалась незапертой; я толкнул ее и всмотрелся во мрак спальни священника. Там пахло нафталином и каким-то ментоловым растиранием, которым, по-видимому, старик на ночь натирал свою грудь. С одной стороны стоял высокий гардероб красного дерева, а с другой – комод, над которым висело распятие из черной древесины, с фигуркой Христа из слоновой кости. Дубовая кровать отца Энтона стояла возле дальней стены, и я смог различить лишь его бледную руку, лежавшую поверх одеяла, и седую голову на подушке.
По истертому ковру я подкрался ближе и встал в нескольких футах от него. Он лежал ко мне спиной, но было похоже, что с ним все в порядке. Я начал думать, что страдаю кошмарами и галлюцинациями и недостаточно спал.
– Отец Энтон? – прошептал я.
Он не пошевелился и не повернулся, но голос произнес:
– Да?
Я крепче сжал подсвечник. Он прозвучал, как голос отца Энтона, но, с другой стороны, это был не его голос. В нем было что-то сухое и злобное от того голоса, который я слышал наверху. Я подошел еще немного ближе к кровати и попытался перегнуться, чтобы увидеть лицо отца Энтона.
– Отец Энтон? Это вы?
Секундная пауза. Потом он выпрямился в кровати, как будто его тело подтянули вверх веревками, и повернул ко мне лицо; глаза его слезились, волосы были всклокоченными.
– Что такое? Зачем вы меня разбудили? – произнес он тем же неестественным голосом.
Я чувствовал, что было что-то странно и пугающе неправильное. Священник сидел там, в своей белой ночной рубашке, так, как будто его не поддерживала ни гравитация, ни вообще что-то. И в его манере было тоже что-то необычное: отчасти она была мягкой, а отчасти враждебной. В нем не было ничего от того рассеянного, старого священника. Он казался странно сдержанным; и его глаза изучали меня так, будто за ними был кто-то еще, смотревший сквозь них.
Я сделал несколько шагов назад.
– Я думаю, что, наверное, я ошибся, – сказал я. – Просто плохой сон, вот и все.
– Вы испуганы, – сказал он. – Я могу сказать, что вы испуганы. Так почему же?
– Все в порядке, – ответил я ему. – Я полагаю, что просто недостаточно поспал. Теперь я пойду прямо наверх и буду…
– Вам нет надобности идти. Вы не хотите поговорить? Согласитесь, что в это время ночи чувствуешь себя крайне одиноко.
Лицо отца Энтона было сурово бледным, а челюсть, когда он говорил, ходила вверх и вниз с такими же механическими движениями, как у куклы чревовещателя. Он напоминал актеров в плохо дублированном кино.
– Ну, да, – сказал я. – Но я бы действительно предпочел идти. Тем не менее, спасибо.
Отец Энтон поднял руку.
– Вы не должны уходить. – Он с трудом повернул голову и посмотрел на дверь. Она повернулась на своих петлях и мягко закрылась, – сама по себе.
Я поднял подсвечник.
– Ну, послушайте, – пожурил отец Энтон. – Нет надобности быть агрессивным. Вы понимаете, мы можем быть друзьями. Мы можем помочь друг другу.
– Вы вовсе не отец Энтон, – промолвил я тихо.
Отец Энтон неожиданно засмеялся, отбросив голову назад так, что напугал меня.
– Конечно же, я отец Энтон. На кого же я еще похож?
– Я не знаю. Но вы не отец Энтон. Теперь стойте на месте, потому что я прямо сейчас отсюда уматываю, и не пытайтесь меня задержать.
– Зачем мне вас задерживать? – сказал отец Энтон. – Вы добрый человек и справедливый. Вы помогли мне освободиться, так что теперь я собираюсь помочь вам.
Я трясся, как человек с пневмонией. Я продолжал держать над головой подсвечник, пятясь назад, к двери.
– Только не подходи, – предупредил я.
Отец Энтон неуклюже и равнодушно пожал плечами.
– Вы не должны меня неправильно понять, monsieur.
– Я совершенно правильно тебя понимаю. Я не знаю, что ты есть и что ты хочешь сделать, но не подходи.
Глаза старого священника блестели.
– Понимаете, если мы не найдем двенадцать других, у нас будут ужасные трудности.
– Двенадцать других чего?
– Двенадцать других братьев. Вы знаете, что нас тринадцать. Я говорил вам это. Нас тринадцать. Мы так долго были разделены, и теперь мы снова должны быть вместе.