– Вы не покинете страну, сэр? – спросил офицер. – Хотя бы в ближайшие несколько дней?
– Нет, нет. Мы будем поблизости.
– Очень хорошо, сэр. Пока все, сэр. Пожелаю вам спокойной ночи.
Мы покинули полицейский участок и перешли дорогу, направляясь к покатой автомобильной стоянке. Наш «Ситроен», тихий и мрачный, был там единственной машиной. Мы осторожно забрались внутрь и откинулись на спинки маленьких, жестких кресел. Мадлен зевнула и провела рукой по своим светловатым волосам. Я взглянул через плечо на ящик с дьяволом и сказал:
– Если Элмек нам позволит, то, я думаю, сейчас самое время немного отдохнуть. Я не спал прошлую ночь, да, думаю, и завтра нам не придется слишком расслабляться.
Из тусклой средневековой коробки не послышалось никакого ответа. Либо дьявол и сам спал (хотя я не знаю, спят ли дьяволы), либо он молча даровал мне разрешение на отдых. Я завел машину, и мы отправились на поиски места, где можно было бы остановиться.
Мы потратили уже полчаса, колеся по темным улицам Льюиса, когда на окраине Мадлен заметила табличку с пиктограммой «кровать и завтрак», висевшую на воротах, как раз напротив грозных каменных стен городской тюрьмы. В стороне от дороги, в аллее из лавровых кустов, стоял красный кирпичный особняк, построенный в викторианском стиле; в выходившей на фасад комнате на нижнем этаже кто-то смотрел черно-белый телевизор. Я повернул «Ситроен» в аллею, остановился. Затем подошел к парадной двери и постучал.
После длительного ожидания на морозном воздухе, мне открыла горбатая старушка в халате из ткани под синелевую пряжу и с бумажными бигуди.
– Знаете ли, уже очень поздно, – сказала она. – Вы хотите комнату?
Я собрал все свои силы, чтобы не выглядеть, как растрепанный безумец или как беглый заключенный из заведения напротив.
– Если это возможно. Мы сегодня приехали из Франции и совершенно вымотались.
– Но, видите ли, я не смогу взять с вас полную цену: вы уже потеряли три часа сна.
Несколько секунд я недоверчиво смотрел на нее.
– Это неважно. Все просто восхитительно. Если вы хотите, я заплачу вам полную цену. – Это было все, что я смог сказать.
Я позвал Мадлен, и старушка пустила нас в дом. Она провела нас вверх по лестнице, на площадку, оклеенную зелено-кремовым линолеумом, где под потертым и пыльным абажуром висела картина Петера Скотта с утками. Потом она отперла нам дверь и ввела нас в ледяную, типично английскую спальню, в которой были высокая двуспальная кровать с железными, выкрашенными бежевой краской спинками, дешевый полированный гардероб, потрескавшаяся ванна и газовый камин, от которого откололась половина его огнеупорной плитки.
– Нас это устраивает, – промолвил я устало. Потом сел на кровать и, прежде чем она успела что-либо ответить, снял ботинки. Матрас, казалось, был набит распутанной проволочной оградой, но в тот момент это было божественно. Затем старая леди оставила нас вдвоем; мы разделись, умылись арктически холодной водой и упали в кровать. Я не помню, как заснул, но, должно быть, очень быстро, потому что у меня даже не было времени обнять обнаженную спину Мадлен.
Меня разбудило чье-то шаркание. Какое-то время я не мог сообразить, сплю или нет; но потом снова услышал этот звук, поднял голову и, сдерживая дыхание и пытаясь обуздать бешено стучавшее сердце, огляделся. В комнате было очень темно, – темно и душно; я напряг свое зрение, но все равно ничего не разглядел. Я приподнялся и оперся на локоть; пружины кровати заскрипели и заплакали, как усталый оркестр.
Тишина. Сам того не желая, я прошептал:
– Элмек?
Ответа не было. Мадлен пошевелилась и перевернулась на другой бок.
– Элмек? – снова прошептал я.
Вновь послышалось шарканье; а потом шуршание. Казалось, что они исходили снизу, от ножек кровати. Я сел. По моей коже от страха, казалось, бежали электрические заряды. Я попытался рассмотреть, что скрывалось там в темноте.
И снова тишина. Но я был уверен, что слышал слабые шуршание и царапанье по истертому линолеуму, я был уверен, что видел, как во мраке шевелилась, двигалась неясная тень.
Я оставался абсолютно неподвижным. Я чувствовал, что Мадлен теперь не спала. Она дотянулась до моей руки и сжала ее; она была слишком напугана, чтобы говорить. Я наклонил к ней свою голову и тихо произнес:
– Без паники. Здесь кто-то есть; но только без паники.
Она кивнула и проглотила слюну. Крепко сжав свои руки и едва дыша, мы ждали, когда в ночной тишине снова зашевелится дьявол.
– Ден, окно. Ден! – внезапно сказала Мадлен.
Я повернулся к окну и вздрогнул от ужаса: на шторах вырисовывался чей-то силуэт, какая-то высокая фигура, состоявшая из густых теней, похожих на комки; она была безмолвна и неподвижна. Как только я это увидел, моя рука бросилась на поиски ночника, но пальцы запутались в электрическом шнуре, и лампа опрокинулась и с грохотом рухнула на пол.
В последовавшей вслед за этим, наполненной ужасом тишине раздался женский голос:
– Вы отдохнули?
Это был странный гортанный голос, слишком низкий для женщины, но слишком высокий и женственный для мужчины. Темная фигура пошевелилась и двинулась через комнату. Я мог различать лишь ее бледное лицо – серое пятно, окруженное плотным мраком.
– Кто ты? – решительно спросил я. – Кто ты?
Некоторое время фигура не отвечала. Казалось, что она скрежетала своими зубами: был слышен раздражающий нервы высокий звук.
– Вы знаете, что мы принимаем много обличий. Много субстанций. Вы не боитесь? – наконец произнесла она.
– Ты Элмек?
– Элмек, или Асмород, или Кафис. Мы имеем больше имен, чем прошло ночей с тех пор как распяли Христа. Не думайте, что ваша книга сможет нас идентифицировать, потому что это невозможно.
– Что тебе об этом известно?
Существо издало хриплый, вызывающий смех.
– Я знаю, что вы тратите свое время, занимаясь религиозными глупостями. Ангелы! Должно быть, вы слабоумны. Вы заключили сделку со мной, мой друг, и с моим хозяином Адрамелеком, Великим Канцлером Ада, павлином и змеей. Не говорите мне об ангелах!
– Что ты собираешься с нами делать? – спросила Мадлен. – Ведь ты же не собираешься хранить своих обещаний, не так ли?
Послышалось потрескивание, как будто зверь хрустел своими костяшками или разгрызал кость. Затем он снова заговорил, очень низким, менее разборчивым и более мужским голосом.
– Сделки заключаются для добра и для зла. Сделки всегда заключались для добра и зла. И священники и епископы совершали сделки; и они не были разочарованы. Понимаете, мы сражались не только при Сенлаке. Мы были и с Шарлемань, [42] и с Жанной д'Арк. Ничего удивительного, что англичане сожгли ее! Истории рассказывают об ужасных дьяволах, кружившихся во время битвы вокруг ее головы; и это правда, mon ami. Это только сейчас церкви показалось полезным переписать свою историю и опровергнуть существование нечестивых союзников в их, так называемых «святых войнах»!