Наконец мы прибыли к Хантингтон Плейс, восемнадцать. Это был дом позднего викторианского стиля, из мрачных желто-серых кирпичей, располагавшийся в унылом уголке между Кромвель Роуд и Хай Стрит Кенсингтон, разделенном на квартиры, бумажные конторы и древние конюшни. Я въехал на обочину и толкнул локтем Мадлен. Девушка заморгала и потянулась.
– Мы уже здесь? Я еще так хорошо никогда не спала, – сказала она.
На ограде с острыми наконечниками не было никакого знака, показывающего, что дом все еще принадлежал Министерству Обороны. Я неохотно вылез из машины и поднялся к парадной двери, чтобы узнать, не было ли каких-нибудь надписей, по которым это можно было определить, между двумя рядами дверных звонков. Но там не было ничего, даже имени владельца. Сама дверь была заперта, и, судя по состоянию ее серой краски, покрытой трещинками, можно было подумать, что ее не обновляли лет двадцать. Я попытался что-нибудь разглядеть сквозь опутанное паутиной окно, но внутри дома было совершенно темно.
– Какие успехи? – спросила подошедшая Мадлен.
– Не знаю. Он выглядит, словно пустой. Может быть они просто заперли здесь дьяволов и бросили их.
– Но это было тридцать лет назад.
Я пожал плечами.
– Мы всегда можем позвонить и узнать. – Я обернулся и посмотрел на припаркованный на обочине «Ситроен»: на машину мягко опускался снег. – Мы как-то должны войти, – сказал я ей. – Иначе на ленч будет холодная вырезка.
– Может быть, соседи поблизости знают что-нибудь, – предположила она. – Даже если дом пуст, он должен кому-то принадлежать. Если бы мы смогли достать ключ и осмотреть его. Мы всегда можем прикинуться, что хотим его купить.
Я отошел назад и посмотрел вверх, на второй и третий этажи дома, щурясь из-за снега, падавшего на мое лицо.
– Я не вижу никакого света. Думаю, что он пуст.
Я снова подошел к двери и нажал на все звонки. Я смог услышать, как некоторые из них зазвонили в самых разных частях дома. Шевеля ногами, чтобы вернуть кровообращение в замерзшие пальцы, я некоторое время ждал. На меня устало смотрела Мадлен, и я знал, что мы оба приближаемся к пределу наших возможностей. Мимо, посигналив, проехало такси.
Мы чуть было не собрались развернуться и уйти, когда в доме послышались звуки. Я удивленно поднял глаза. Затем послышались громкие шаги по коридору, загремели дверные цепочки, и дверь открылась. В ней стоял худой молодой человек в черной куртке и серых костюмных брюках, с надменно-выпросительным выражением лица.
– Вы что-то хотите? – спросил он тем сдержанным голосом, по которому вы немедленно узнаете человека, получившего безукоризненное образование и, вероятно, читающего «Лошадей и гончих».
Я изобразил неуклюжее подобие улыбки.
– Я не уверен, – сказал я ему. – Этот дом все еще принадлежит военному ведомству?
– Вы имеете в виду Министерство Обороны.
– Верно. Я имею в виду Министерство Обороны.
Молодой человек сделал кислую мину.
– Ну, это зависит от того, кто вы такой, и зачем хотите это знать.
– Значит, это так?
Молодой человек сделался еще кислее.
– Причина, по которой я хочу это знать, заключается в том, что у меня есть некоторая собственность, принадлежащая Министерству Обороны. Часть боевой техники времен войны. И я хочу вернуть ее вам.
– Понимаю, – сказал молодой человек. – А вы не могли бы мне сказать прямо здесь: что это может быть за часть?
– У вас есть здесь старший офицер? – спросил я.
Он состроил снисходительную гримасу.
– Я вам даже не сказал, что это собственность Министерства.
– Хорошо, – сказал я. – Если это собственность Министерства и если у вас есть старший офицер, скажите ему, что с нами тринадцатый друг Адрамелека. Прямо здесь, в багажнике машины.
– Простите, что вы сказали?
– Просто скажите ему: тринадцатый друг Адрамелека. Мы будем ждать здесь пять минут.
Лицо молодого человека смущенно вытянулось, и затем он произнес:
– Полагаю, что вам лучше подождать внутри. Это не так быстро.
Он открыл пошире дверь, и мы вошли в пахший пылью холл, обшитый оливково-зелеными панелями, блестевшими от старости. Я прикурил очередную сигарету и протянул одну Мадлен. Она была неопытным курильщиком и пыхтела ею, как тринадцатилетние пыхтят своим первым «Кемелом»; но в тот момент нам было просто необходимо хоть чем-то успокоить свои нервы. Прямо за нашими спинами, на шелушившейся стене, висела фотография Эрла Хейга, покрытая точечками плесени; и если это не было полным признанием того, что Хантингтон Плейс, восемнадцать принадлежал Министерству Обороны, я не знаю, что могло бы им быть, – разве что танк перед воротами.
Я достал носовой платок и высморкался. В добавление к двум бессонным ночам и гонкам по суровой зимней погоде, у меня начинались проявляться все признаки насморка. Мадлен утомленно прислонилась к стене рядом со мной и выглядела такой изможденной, что не было слов, чтобы это описать.
Спустя несколько минут я услышал наверху голоса, а затем на лестнице показались безукоризненно выглаженные брюки цвета хаки, потом появился камзол с офицерской портупеей и орденскими планками и, наконец, бодрое, квадратное лицо, с жесткими усами и глазами, покрывшимися морщинками от пристального наблюдения за горизонтами Британской Империи.
Офицер подошел к нам с живой, но невеселой улыбкой.
– К сожалению, мне не назвали ваших имен. Нерадивость.
Я щелчком выбросил свою сигарету на снег.
– Я Ден Мак-Кук. Это – Мадлен Пассарелль.
Офицер сделал резкий и короткий кивок головой, словно желая стряхнуть свои брови.
– Я лейтенант-полковник Танет, отдел специальных операций.
Наступила тишина. Очевидно, он ожидал услышать от нас объяснения нашему появлению. Я посмотрел на Мадлен, а Мадлен посмотрела на меня.
– Мне сказали, что у вас есть что-то интересное. Что-то, принадлежащее нам, – сказал лейтенант-полковник Танет.
– Думаю, что в некотором смысле это так, – сказал я.
Он изобразил на свое лице напряженную, сморщенную улыбку. Такую улыбку мой дед, приехавший из Медисона в штате Висконсин, описывал, как «смотреть прямо в задницу мула».
– Что-то, имеющее отношение ко дню «Д», если я правильно понял.
Я кивнул.
– Вы можете угрожать нам Актом о служебной тайне, если хотите, но мы все равно знаем, что случилось, так что в этом нет большого смысла. Мы знаем о тринадцати ВНП, которых англичане дали взаймы Пэттону, и знаем о том, что случилось после. Двенадцать из них привезли сюда и запечатали, а тринадцатый остался в танке в Нормандии и был удобно забыт. То, что мы привезли, в багажнике нашей машины, как раз и есть ваш тринадцатый ВНП.