— Дам тебе все, на что способен, — сказал я. — Надеюсь, этого будет достаточно.
Я сел, стащил рубашку, носки, брюки и трусы. Джилли легла рядом со мной, все еще в чулках и поясе с подвязками. Я ощущал ее мягкие волосы на своем плече, упругую тяжесть ее грудей на моей груди и теплый гладкий нейлон, трущийся о мои бедра.
Мы поцеловались, сначала несмело, потом с возрастающей страстью. Ее пальцы погрузились в мои волосы, гладили плечи, касались бедер. Я ласкал ее пышные груди, пока под моими пальцами они еще больше не увеличились, затвердев, а соски стали упругими и выпрямились. Прикосновение скользкого блестящего чулка, под которым чувствовалась округлая упругость, вызвала у меня эрекцию, а Джилли потянулась рукой вниз, плотно обхватила мой член и начала массировать его, прижимая к своим волосам на лоне.
Никому из нас не требовалось длительной прелюдии, никто из нас не мог бы ее долго выдержать. Мы оба по разным причинам были долго лишены сексуальных партнеров, что отнюдь не пошло нам на пользу. Напряжение между нами нарастало лавинообразно, пока наконец мы не хотели ничего, кроме прямого, острого, бескомпромиссного сношения.
Я вошел в нее. Она была горячей, влажной и стонала при каждом толчке. Мне казалось, что моя голова лопается, но этот взрыв все длился и длился. Джилли обвила меня ногами, чтобы я мог входить еще глубже, впилась ногтями в мою спину и глубоко укусила меня за плечо.
— О Боже, глубже, милый, еще глубже! — молила она. Я обнял ее бедра и вошел в нее, насколько мог, так, что она начала стонать, кричать и мотать головой по подушке.
Я чувствовал первые судороги оргазма, нарастающие в ее упругом теле, предсказывающие близкое землетрясение. Она выговаривала какие-то слова, которых я не мог понять, тонким, задыхающимся голосом, как будто одновременно молила и проклинала. Ее глаза были плотно прикрыты, на лице проступало напряжение. Ее пышные груди порозовели, а соски были стоячими и твердыми.
Именно тогда, на самом краю оргазма, я открыл глаза, посмотрел на нее и застыл. На лицо Джилли, как светящаяся холодная маска, было наложено другое лицо: лицо Джейн, неподвижное, с ввалившимися глазами, мигающее угрожающим электрическим блеском. На одну ужасную секунду я перестал понимать, в ком нахожусь, в Джилли, в Джейн, или у меня вообще галлюцинация.
Джилли заморгала, и ее открытые глаза, полные удивления и страха, выглянули из темных ям в наэлектризованной маске лица Джейн.
— Джон, милый, что творится? Джон!
Я открыл рот, но не мог выдавить ни слова. Глаза Джилли придали видимость жизни посмертной маске Джейн. Это было самое ужасное зрелище в моей жизни. Лицо Джейн напоминало нарисованный портрет с живыми глазами. И она была так холодна. И так невозмутима. Так неподвижна. И так обвиняюща.
— Джон, мне холодно. Джон!..
Раздался ужасный гул и треск. Все окна в номере как будто взорвались. Сильный сквозняк раздернул занавески. Воздух загустел от блестящих, вращающихся, острых как бритва осколков стекла. Я сжался, всем телом прикрывая Джилли, но несмотря на это морозное дуновение настигло меня и просыпало дождь осколков на мою спину, бедра и ягодицы. Постель была порезана на куски, из продырявленных подушек пух вздымался как снег.
Я ждал с закрытыми глазами, пока не утих звон бьющегося стекла. Холодный мартовский ветер влетел через окна и трепал страницы журнала, который я оставил на телевизоре. Я посмотрел на Джилли. Она снова была собой, не Джейн или кем-то еще, хотя ее лицо было бледно от страха и сбоку на лбу появилась небольшая ранка.
— Вылезай из-под меня, — прошептал я. — Осторожно, вся постель в стекле. И у меня куча осколков в спине. Наверняка ничего серьезного, но я не могу пошевелиться, пока ты их не вынешь.
Под влиянием шока и ужаса глаза Джилли наполнились слезами.
— Что случилось? — спросила она, дрожа. — Я не понимаю, что случилось.
— Видимо, я переусердствовал с оргазмом, — ответил я, стараясь говорить беспечно.
— Ты весь дрожишь, — шепнула она. — Не шевелись.
Она смогла выскользнуть из-под меня. Потом сказала:
— Лежи спокойно. У тебя на спине штук двадцать осколков. Но все они, вроде бы, врезались не слишком глубоко.
Она нашла свои туфли и пошла в ванную за ватой и полотенцем. Потом села рядом со мной на постели и начала извлекать из моей спины осколки стекла. Крови было немного, но ранки побаливали, и я облегченно вздохнул, когда она вытянула последний кусочек, торчавший из внутренней стороны моей левой ляжки.
В дверь постучали. Кто-то закричал:
— Извините! Вы здесь? Это помощник управляющего.
— А в чем дело? — крикнул я.
— Нам сообщили, что в вашем номере был слышен какой-то шум и звон разбиваемого стекла. Все ли у вас в порядке?
— Минутку, — ответил я. Джилли нашла мои брюки. Я вытряхнул из них стекло, натянул их и на цыпочках подошел к двери. Я приоткрыл ее, не снимая цепочки, и выглянул. Помощником управляющего был высокий мужчина в смокинге, с очень блестящими черными волосами и в очень блестящих лакированных черных туфлях.
— Я купил сегодня моей кузине комплект бокалов, — объяснил я. Сувенир из Салема. Но, к несчастью, ноги у меня запутались в халате, когда я их нес. И, к тому же, я налетел на стол.
Заместитель управляющего посмотрел на меня проницательным взглядом.
— Надеюсь, вы не покалечились?
— Покалечился? Нет. Нет, нет. Не покалечился.
Он помолчал, потом заявил:
— Вы позволите мне заглянуть в номер?
— В номер?
— Если вы не возражаете.
Я глубоко вздохнул. Не было смысла блефовать дальше. Если заместитель управляющего хотел заглянуть в номер, то я не мог его удержать.
— Честно говоря, — сказал я, — у нас были хлопоты с окнами. Но я за них заплачу. Если вас это устраивает.
Мы поехали домой к Джилли на Витч-хилл-роуд, с видом на парк Галлсус-хилл. Квартирка была маленькой, но в ней царил педантичный порядок. На выкрашенных в белое стенах висели оправленные в рамки эскизы платьев, в красивых белых португальских горшочках росли кусты юкки. Мои ранки чуть саднили, но все они были чисты, и только одна из них, на плече, еще не закрылась, и из нее продолжала сочиться.
— Выпьешь вина? — спросила Джилли.
Я сел враскорячку на покрытый бежевым покрывалом диван.
— Предпочел бы двойное шотландское, если можно.
— Извини, — заявила она, возвращаясь из кухни с большой, покрытой изморозью бутылкой „Пино Шардонне“, — но все мои знакомые пьют вино.
— Только не говори мне, что они еще и вегетарианцы.
— Некоторые, — улыбнулась она.
Она поставила на столик два бокала на высоких ножках и села рядом со мной. Я взял бутылку и налил нам обоим до краев. Раз уж я приговорен к вину, подумал я, то по крайней мере не должен быть ограничен в объеме.