– Да, да, господа, принципиально мы все решили. Можете идти приводить себя в порядок, – маркиз милостиво кивнул, чем-то сделавшись похожим на фельдфебеля, только что отдавшего команду “оправиться”, и шевалье с Буровым поспешили к Мойдодыру. Казалось, в Сене не хватит воды, чтобы смыть приставшее к ним дерьмо и нечистоты…
Ужинали в Розовой гостиной, при свечах, квартетом. Кроме Бурова, шевалье и Лауры за столом сидел еще старший брат Артур, знатный финансист. Тощий, жилистый, крайне неинтересный – с огромным носом и отвратительной привычкой к золотому лорнету. Ели паштеты, салаты и рагу, пили херес и выдержанную малагу, звенели хрусталем, постукивали фарфором, поигрывали серебром. Разговор как-то не клеился, финансист говорил большей частью о бессрочной ренте, пятидесятой доле <Налог на имущество и доходы.>, видах займов и подушном сборе <Он же “талия”, один из видов налогов.>. И все это с апломбом, с брызгами слюны, с пристальным рассматриванием собеседников через стекла лорнета. Нет бы успокоиться финансисту, насладиться великолепным вином. Какое там. Разглагольствовал, не обращая внимания на устрицы и омары, кофе с вензелем <Вид пирога.>и шоколадный крем. Хотя и чувствовалось, что не так прост, как кажется. Видно, просто крепко вжился в образ.
– Не обращайте внимания, князь, у братца, как всегда, словесный понос, – сухо заметила Лаура, когда ужин закончился и они вышли на террасу. – Надо будет напомнить ему мудрость древних, что высшее благо – это чувство меры. Кстати, что касается мудрости… Мадлена сегодня занята, так что вместо французского давайте-ка займемся естественными науками. Ступайте к себе, я сейчас. И ждите с нетерпением, у меня сюрприз.
Коротко улыбнулась Бурову и с легкостью, напоминая со спины перевернутую рюмку, упорхнула с террасы.
“Значит, говоришь, сюрприз? – Буров подошел к витражному, во всю стену, окну, кинул взгляд на скучный в свете фонарей сад. – Хорошо, светло, как днем. Не дурак маркиз, понимает, что такое бдительность”. Конечно, не дурак – у кого есть масло в голове, тот не экономит на масле для фонарей. Чтоб не шастали в темноте всякие там Скапены, не устраивали шум-гам и разнообразные неприятности. Только Васе Бурову плевать и на шум, и на гам, и на Скапена, да и, по большому счету, на маркиза. Последняя ночка, приятно было познакомиться. Завтра все, туту, счастливо оставаться. Их сиятельство князь Буров-Задунайский отбывают на зимние квартиры. Куда? А хрен его знает, Франция большая. Главное, языковой барьер преодолен, и совсем неважно, что не в полной мере. Нет больше немоты, препон для общения. Язык до Киева доведет. А уж до каких-нибудь там Лиона с Марселем и подавно. Остается лишь собраться и сказать последнее “прости”… Буров явственно представил обнаженную Лауру, ее жаркие объятья, исступленный пыл, судорожные, сотрясающие кровать телодвижения, с сожалением вздохнул, отвернулся от окна и направился к себе. Все, чао бомбина, сори. Гудбай, май лав, гудбай…
Однако пока он шел по коридорам, поднимался по ступеням лестницы, зажигал толстенные спермацетовые свечи, мысли его удалились от амурной темы и сосредоточились на вещах практических, сугубо хозяйственного свойства. Что захватить с собой в дорогу из одежды, исподнего, предметов первой необходимости, вооружения и снаряжения. Шелковых чулок не брать категорически, лучше побольше нитяных, да не забыть носков-карпеток, касторовых, на белой под кладке. И хорошо бы прихватить батистовую простынь на портянки. Лучше две. Да и бархатное покрывало не помешает, впереди зима. Вот так, будем в батистовых портянках ходить и крем-марго хавать. Серебряными экспроприированными ложками. Кстати, о посуде…
Стройное течение его мыслей смешалось при появлении Лауры. Она была расшнурована, без панье и сменила свое дьявольское платье на бесхитростный, но тем не менее очень соблазнительный пеньюар с кружавчиками. Дополнял ее убранство плоеный, чертовски модный чепец, а в руках она держала корзинку. Ни дать ни взять Красная Шапочка. Только вся в белом и не к бабушке с утра пораньше, а к любовнику на ночь глядя. Интересно, что это у нее в корзинке? Похоже, что совсем не пирожки.
В корзине свернулся котенок, серым, пушистым, вздрагивающим во сне клубком. Инстинкт в преддверии холодов заставил его уткнуться носом в хвост.
– А вот и мы, – кокетливо сказала Лаура и водрузила корзину на стол. – Вы ведь любите животных, князь? – Она достала блюдечко, бутылку, щедро налила молока. – Сейчас будет кормление зверей. Ну, вставай, ты, лежебока, вставай. Просыпайся, кыс-кыс-кыс.
Котенок, вздрогнув, разлепил глаза, сладко потянулся, зевнул и, будучи перенесен к блюдцу, принялся с жадностью лакать. Брызги молока летели с розового язычка на скатерть. Котенок был еще совсем неумеха – месяца полтора-два, не более.
– Хорошенький, правда? – Лаура оглянулась на Бурова, действуя сноровисто, с рассчитанным спокойствием, достала табакерку, извлекла флакончик, открыла крышку и выплеснула содержимое в блюдечко. – Ап!
Котенок перестал лакать, громко чихнул, облизнулся и, нелепо бросивши мордочку о стол, судорожно дернул лапами. Вытянулся и затих, с высунутым языком, со вставшей дыбом шерстью, маленький, некрасивый и жалкий.
– Яд, кстати, тоже неплох, – Лаура слила в бутылку остатки молока, поставила в корзину, следом положила блюдце и не остывший еще труп котенка. – Он вобрал в себя все лучшее, вернее, худшее из кантареллы Борджиа <Печально известное итальянское семейство эпохи Возрождения, прославившееся помимо всего прочего убийствами при посредстве яда. Он назывался кантареллой, и состав его неизвестен.>и легендарного аква тофана <Действительно, легендарный яд, открытый в Италии в XVII веке. При помощи его не одна тысяча наскучивших мужей была отправлена на тот свет с различной скоростью. Скорость зависела от концентрации яда.>. Один бог знает, что мне стоило открыть его секрет, а также тайну концентрации и противоядия. Скорее, черт. Да, да, князь, скорее черт. Пардон, одну секунду, – она кивнула Бурову, мрачно слушавшему ее, взяла корзину и вышла в коридор, чтоб через минуту возвратиться с пустыми руками. – Так вот, отрава эта с виду совершенно невинна, она не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Но вдруг человека одолевает слабость, вваливаются глаза, волосы седеют, зубы крошатся, как стекло, когда он откусывает хлеб. Он уже больше не ходит – он волочит ноги, он уже не дышит – он хрипит, он больше не смеется, не спит, его охватывает дрожь в солнечный полдень. Если он молод, то выглядит, как старик. Потом рот его начинает источать пену, подобно котлу, поставленному на огонь, тело раздувается так, что нет уже разницы между длиной и шириной, и несчастный умирает в страшных муках. А все дело в прозрачной, не имеющей ни вкуса, ни запаха, жидкости.
Чувствовалось, что тема ей близка, потому что щеки у нее раскраснелись, глаза заблестели.
– Да, Лаура, у вас прямо-таки страсть к естественным наукам, – Буров усмехнулся невесело, брезгливо. Глянул демонстративно на каминные часы. – Только, может быть, нам лучше пойти спать? День был тяжелый. Бог с ними, с науками.
Вот сука – котенка ухайдакала и даже не дрогнула. По морде видно – кот. Нет бы вырос, бегал по крышам. Чертова мокрушница. Такой и человека пришить, как два пальца обоссать. Ишь ты, чего вспомнила – Борджиа, кантарелла, аква тофана. Как пить дать, не случайно. И явно не к добру.