— Не знаю, — ответил Громыхало.
Фарамунд вздрогнул, не сразу сообразил, что рассуждает вслух, как дикий лесной человек, что привык в лесной глуши разговаривать сам с собой.
— Ничего не знаю. Этого никто не может понять... Может быть, это и есть самая великая тайна на свете? Какой-то народ по воле богов начинает расти, покорять соседей, взбирается на вершину могущества, правит миром... А потом все рушится разом! Нет, не всегда разом. Рим до-о-о-олго набирал мощь... Войны, завоевания, войны... Он тысячу лет покорял мир. А потом еще тысячу правил. Так что и сгинет не в один день. Но сгинет.
— Почему? — спросил Фарамунд настойчиво. — Почему?
Громыхало напыжился, рекс выглядит угнетенным, непонимающим.
— Такова воля богов, — изрек он многозначительно. — Даже не воля, а...
— А что?
— Закон, — бухнул Громыхало еще значительнее. — Закон, который боги установили... и теперь даже сами не могут изменить. Всегда так было, всегда так будет. Народы рождались, росли, матерели, старели, мерли... Одни быстро, как комары... другие долго. Но все мерло. И все начиналось сначала.
Фарамунд простонал сквозь крепко сжатые челюсти. Щека дергалась, словно внезапно заболели зубы.
— Так неправильно, — прошептал он. — Неправильно!
— Неправильно, — согласился Громыхало. — Хотя, почему?.. Боги знают, что... ха-ха!.. человеку делать.
— Неправильно, — повторил Фарамунд.
Громыхало с удивлением заметил, как лицо рекса потвердело, а взгляд стал злым и острым.
— Ты чего? — спросил он с удивлением. — Против воли богов?
Фарамунд покачал головой.
— Воля богов... Боги тоже рождают и умирают. С ними умирают и придуманные ими законы. Сейчас из Рима по племенам Европы разбрелись проповедники новой веры. Кто знает, может быть, удастся разорвать этот круг?
Лес тянулся огромный, дикий, темный. Некогда прорубленная дорога превратилась в звериную тропу, да и ту теснили деревья. Говорят, когда-то здесь были золотые рудники, но римляне выбрали последние крупицы золота еще несколько веков назад. Больше золота на севере Европы не осталось, и римляне сразу утратили интерес к этой земле.
Когда руды не осталось, местным жителям пришлось охотиться, но кто-то предпочел охотиться на тех, кто охотится на дичь. Но и сами охотники умели охотиться не только на четвероногую дичь... Через сотню лет из этого леса вышли дикие люди, что почти не отличались от зверей, и разорили первое поселение в долине. Так впервые мир соприкоснулся с франками.
В этом лесу, по слухам, чуть ли не на каждом дереве сидят дриады, по вершинам днем порхают эльфы, а темными беззвездными ночами между деревьями неслышно скользят маленькие коренастые фигурки с большими кирками через плечо. Они все еще добывают золото и драгоценные камни, и лесорубы ночами у костров шепотом рассказывали о несметных богатствах, что хранятся в подземных пещерах.
Но из глубин леса все выплескиваются и выплескиваются новые лесные люди. И все — на юг!
Унгардлик еще в первый же день выслал вперед сотню всадников. Они исчезли, как в воду канули. Громыхало заревел веселую песню про лесника и сумасшедшую эльфиню с тоненькими крылышками. Сотню захватить невозможно: в движении постоянно высылает во все стороны десятки, а те вдобавок отпочковывают по два-три всадника, что немедленно подадут сигнал при первых же признаках опасности. Это не трусость, их задача — не сражаться, не искать славы в поединках, а вовремя предупредить. Если не вернулись, значит — дорога свободная...
За сутки до Римбурга на дороге показались два скачущих навстречу всадника. Вскоре Фарамунд рассмотрел грузного Тревора, а рядом на белом жеребце восседал прямой, как свеча, красивый всадник в сверкающих доспехах. Редьярд выглядел напряженным, но при виде Фарамунда его замороженные губы слегка раздвинулись в улыбке.
Тревор раскинул руки,
— Фарамунд!.. Фарамунд!.. Дай я тебя обниму!.. О тебе сейчас только и говорят!.. Все окрестные конты прислали к нам заверения в покорности и преданности. Под твоими ногами гремит земля и качается небо!..
Фарамунд дал себя обнять, но в груди стало холодно. Даже горло перехватило, он молча похлопал старого воина по спине, отстранился. Редьярд смотрел осуждающе, в глазах был холод.
Тревор все еще держал Фарамунда за плечо. Конь под ним беспокойно переступал с ноги на ногу. Щеки Тревора раздувались, как у веселого хомяка, только голос стал менее грохочущим:
— Рекс!.. Я вижу, ты и сейчас помнишь о Лютеции?..
Фарамунд протолкнул сквозь перехваченное судорогой горло:
— А как же иначе? Она была твоей племянницей...
— У меня есть еще одна племянница, — возразил Тревор. — Твоя супруга, кстати.
— Хорошо, — ответил Фарамунд, — что хоть не назвал женой.
Он заметил, что Редьярд посматривает на него украдкой. Этот блистающий воин всегда держался отстранено, пренебрегал им как простолюдином, так и рексом. Даже когда он вошел в нынешнюю мощь, когда окрестные конты сами льстиво склонили головы, страшась близости такого соседа, Редьярд держался в стороне, ни разу не назвал его рексом.
Но сейчас Фарамунд видел, как Редьярд мучительно ищет и не находит повода, чтобы заговорить. Кони неслись галопом, совсем редко переходили на рысь, Фарамунд с наслаждением подставлял лицо встречному ветру. Земля грохотала под копытами, этот стук будоражил кровь и странным ритмом отдавался в черепе.
— Фарамунд!
Редьярд скакал на своем красавце жеребце рядом. Конская грива развевалась по ветру, Редьярд угрюмо смотрел на Фарамунда, лицо стало бледным, а красивые выразительные глаза запали, словно после долгого поста.
— Фарамунд! — повторил он. Видно было, как он сделал усилие, затем выдавил: — Рекс!.. Конунг! Я впервые называю тебя конунгом, но, в самом деле, ты... твое племя... ты уже больше, чем конунг. Ты собрал такое войско, что в состоянии поглотить всю Галлию. Может быть, тебе даже удастся нанести последний удар Риму... Но ты понимаешь, что это означает?.. Мы, франки, ввергаем культурный мир в эпоху хаоса, мрака, невежества...
Фарамунд смолчал, щурился от встречного ветра. Слова «культурный мир» ничего ему не говорят, но вот то, что римляне должны уйти, исчезнуть, это понятно даже деревьям в лесу. Там гниль всегда уступает место сильным молодым дубкам. Вернее, не уступает, а молодые дубки теснят сами.
— Нам нужны новые земли, — сообщил он. — А с севера нас теснят.
— Но не так... — простонал Редьярд. — Не так!
— А как?
Редьярд выровнял коня, чтобы несся с конем Фарамунда ноздря в ноздрю, вскрикнул: