Но что-то внутри сопротивлялось. Что-то не нравилось доктору в этом пучеглазом капитане. Может, перстень с черным камнем? Или длинный острый ноготь на мизинце? Или галстук в цветочек?
«Нет. Ерунда. Галстук здесь ни при чем, — сказал себе Вадим, — слишком уж вовремя явился этот Головня. И второе — откуда у него ко мне „личная симпатия“? Чего ради он решился на должностное преступление и с первых же слов мне, подозреваемому, в этом признается?»
Доктор вернулся в гостиную, поставил на журнальный стол поднос с двумя чашками, сахарницей и вазочкой печенья, откинулся в кресле и молча уставился на собеседника. Тот отхлебнул чаю, и стало заметно, что у него мелко подрагивает рука.
— Я вас слушаю, Анатолий Леонидович. Продолжайте, пожалуйста.
— Если вы добровольно согласитесь со мной сотрудничать, я гарантирую, что в ближайшее время вас не арестуют за пособничество террористам.
«Стоп, — подумал доктор, — вот это уже интересно. Если ты хочешь использовать меня как информатора и предлагаешь мне работать на тебя как на капитана милиции, какое же здесь должностное преступление? А если ты меня предупреждаешь об аресте — какая тогда тебе нужна информация? Или ты меня пугаешь арестом, чтобы завербовать? Но получается грубо и глупо. В таком случае ты меня считаешь полным идиотом. А зачем тебе информатор-идиот?»
— В чем именно сотрудничать? — мягко спросил он вслух.
— Я уже сказал: сообщать о каждом новом раненом. Но сейчас — прежде всего об Ахмеджанове.
— Как вы сказали? Ахмеджанов? Я никогда раньше не слышал такой фамилии. Кто это?
— Вы прекрасно знаете, кто это, — капитан занервничал, — не валяйте дурака, Ревенко. Вам, а не мне грозит арест. Вы, а не я помогаете террористам.
— А что заставило вас прийти ко мне? Предположим, вы правы и мне действительно грозит арест, что в таком случае заставило вас, представителя закона, пойти на должностное преступление?
— Исключительное уважение к вам как к талантливому хирургу, — быстро проговорил Головня.
«Ты не уважение ко мне чувствуешь, — усмехнулся про себя Вадим, — не уважение, а раздражение. Тебе хочется, чтобы я скорее раскололся. Нет уж, дружок! Сейчас ты у меня сам расколешься».
— У вас имеется конкретный повод зауважать меня как хирурга? — он удивленно поднял брови. — Или вы знаете обо мне понаслышке?
— Вы помните всех ваших больных? — спросил капитан, немного справившись с нарастающим раздражением.
«Сейчас ты скажешь, что я спас кого-нибудь из твоих близких родственников. Ну, валяй. Я помогу тебе за это зацепиться».
— Честно говоря, нет, — искренне признался доктор, — только самые серьезные случаи. Всех я, конечно, помнить не могу.
— Пять лет назад вы спасли мою мать. У нее больное сердце, требовалась срочная операция. Все отказались, а вы согласились. Она до сих пор жива.
— А как зовут вашу матушку?
— Головня Варвара Сергеевна. Вряд ли вы могли запомнить. Но это неважно. Я до сих пор чувствую себя обязанным вам.
«Как раз сердечников я помню всех, поскольку их очень мало. Я не кардиолог, оперировать пришлось трижды, в экстремальных ситуациях. В нашей больнице есть два отличных специалиста, хирурга-кардиолога. Возможно, кто-то из них спас Головню Варвару Сергеевну пять лет назад. Но я к этому не имею отношения. Ты, капитан, мог бы добросовестней подготовиться к нашей встрече. Неужели у Ахмеджанова не нашлось кого-нибудь умней?»
Немного помолчав, доктор тихо произнес:
— Простите, Анатолий Леонидович, вы никогда не обращались к эндокринологу?
— К кому?! — опешил капитан.
— К врачу, который специализируется на гормональных заболеваниях. Дело в том, что у вас явные признаки нарушения функции щитовидной железы. У вас диффузно-токсический зоб, или иначе это называется — базедова болезнь. Пожалуйста, закройте глаза и вытяните руки перед собой.
— Я… вы… Вы не поняли, Ревенко! Я пришел к вам для серьезного разговора!
— Не нервничайте, господин капитан. Что может быть серьезней здоровья? При диффузно-токсическом зобе активизируется функция щитовидной железы. Она выбрасывает в организм слишком много тироидных гормонов. Помимо внешних признаков — экзофтальм, то есть пучеглазие, треммер, то есть дрожание конечностей, наблюдается еще повышенная нервная возбудимость, бессонница, состояние беспричинной тревожности и мнительности, ночные страхи. Когда вы в последний раз проходили диспансеризацию, вас смотрел эндокринолог? Впрочем, клиническая картина настолько очевидна, что определить у вас базедову болезнь сможет любой более или менее грамотный врач. Я, конечно, не специалист в этой области, но…
— Хватит морочить мне голову! — не выдержал капитан и заорал:
— Вы видели Ахмеджанова? Вы его оперировали? Завтра утром вы будете арестованы. Я даю вам последний шанс!
— Любопытно, что недавно это заболевание считалось по преимуществу женским, — продолжал доктор, отхлебнув чаю, — но в последние годы им все чаще страдают мужчины. Тут дело в экологии. Щитовидная железа — весьма чувствительный орган. Если болезнь запустить, может случиться неприятное и опасное осложнение — тиротоксический криз. Могу порекомендовать вам хорошего специалиста.
Через пятнадцать минут после ухода взбешенного, трясущегося капитана далеко в горах у изголовья кровати Аслана Ахмеджанова затренькал сотовый телефон.
— Аслан, мне, конечно, все равно, но, думаю, тебе стоит знать, — услышал чеченец голос доктора Ревенко, — ко мне только что приходил капитан местной милиции по фамилии Головня и спрашивал о тебе.
— Что ты ему сказал?
— Я порекомендовал ему обратиться к эндокринологу.
— К кому?
— К врачу, который специализируется на гормональных заболеваниях, — вздохнул Вадим Николаевич и захлопнул крышку телефона.
* * *
Головня шагал по ночной аллее. Сердце колотилось, не только рубашка, но и пиджак под мышками промокли от пота. Разговор с доктором вывел капитана из себя. Но не потому, что доктор не стал сдавать Ахмеджанова первому попавшемуся милиционеру и не купился на провокацию. Капитану до этого Ревенко нет ровно никакого дела. Ему поручили проверить на вшивость, он проверил.
Взбесило Головню упоминание об этой проклятой базедовой болезни, которую у него действительно обнаружили на последней медкомиссии. Это грозило пенсией, а в качестве пенсионера он никому не нужен. И ладно бы какой-нибудь гастрит или гипертония — этим болеют многие. Но болезнь, найденная у Головни, влияла на состояние нервной системы. А нервнобольной — все равно что псих. Он чувствовал, как заводится от малейшего пустяка, как набухает и колотится сердце ни с того ни с сего, и в пот бросает и руки трясутся, и с глазами что-то не то. Его бесило любое упоминание о щитовидной железе, и совсем уж унизительным казалось, что болезнь эту считают по преимуществу женской — Ревенко только подтвердил слова врача на медкомиссии.