– Не продолжайте, я понял, – кивнул Лопухин. – Разумеется, надо устроить череду маленьких победоносных войн вне границ страны и тем успокоить крикунов. Одних занять на войне, других соблазнить военными заказами, третьим кинуть какую-нибудь малость из добычи… Способ известный, проверенный.
– Ну конечно, – Корф пожал плечами, показывая, что разговор идет о само собой разумеющемся. – Современного оружия и военного снаряжения у японской армии пока нехватка, зато японские солдаты храбры и старательны сверх меры. Их обучают германские инструкторы, по большей части пруссаки. Айн-цвай-драй, ди айне колонне марширт… Они нашли друг друга, учителя и ученики. Всякому внимательному наблюдателю ясно, что Япония в скором времени нападет на соседей. Удержаться от агрессии она просто не может – взорвется, как перегретый котел. Формоза, Корея, а аппетит, знаете ли, приходит во время еды… Рано или поздно кончится тем, что кто-нибудь крепко даст японцам по носу. Но не мы. России эта война совсем уж ни к чему. Надеюсь, и вы, граф, придерживаетесь того же мнения?
Лопухин ответил кивком. Уловив боковым зрением какое-то движение, повернул голову. Так и есть – Кусима. Заметив внимание к себе, японец начал кланяться – сначала графу, затем незнакомому, но наверняка очень важному русскому господину, затем опять графу и опять господину.
– Это еще что за явление? – приподнял бровь Корф.
– Рыбак, – объяснил Лопухин. – Подобрали в море едва живого. Что с ним делать?
– Да, пожалуй, что ничего. Посконников сообщит о нем местным властям, так уж положено, на чем дело и кончится. Это в прежние времена всякому японцу, побывавшему в гостях у гайдзинов, без разговора рубили голову, а теперь – кому он нужен? Пускай себе идет.
Кусима поклонился. На его смышленой физиономии обозначилось понимание: говорят о нем. Дождавшись паузы, он быстро-быстро заговорил по-японски.
– Говорит, что благодарность его к вам безмерна, – кратко перевел Корф. – Говорит, что он ваш должник и готов служить вам до конца жизни. Но прежде он хотел бы, если возможно, навестить своих престарелых родителей в городе Сасебо на острове Киу-Сиу. После чего он полностью в вашем распоряжении. Гм… Не отказывайтесь. Японцы – верные слуги.
– Зачем он мне? – пожал плечами Лопухин. – Пусть уходит. Не отпустить его повидаться с родителями я не могу, а когда он вернется, мы уже будем в России. Переведите ему, пожалуйста. И пусть зайдет к Кривцову за деньгами.
В кают-компании продолжался допрос консула:
– А правду говорят, будто любая японская чайная не что иное, как публичный дом?
– Меньше верьте всяким мюнхгаузенам, господа! – отбивался Посконников. – В японских чайных пьют чай.
– И только?
– А вы знаете, сколько здесь сортов чая? Ну, при желании можно заказать саке и что-нибудь поесть. В заведениях побогаче можно за особую плату посмотреть танцы юных девушек или послушать игру на сэмисэне в исполнении гейши.
– Ну? – не выдержал Свистунов и облизнулся даже.
– Но только у гейши искатель иных утех, кроме музыки и приятной беседы, скорее всего их не получит. – Посланник словно бы не заметил выходки молокососа. – Публичные дома существуют здесь вполне официально, но к харчевням, как правило, отношения не имеют…
– А что же гейши?
– Это профессия, и очень непростая. Игре на сэмисэне, приятной беседе, а главное, неподражаемому изяществу японские девочки учатся с самых ранних лет. Советую вам, господа, различать гейш и публичных девок. Уж если на то пошло, в Токио существует целый квартал публичных домов – Ёсивара, – и никто не называет его обитательниц гейшами.
– Господа офицеры, стыдно! – сердился Пыхачев. – Мы представители великой державы, а не какие-нибудь жеребцы! Что о нас подумают!
– Покажем себя меринами – подумают еще хуже, – не унимался Свистунов.
– Господин мичман! Извольте покинуть кают-компанию! На берег вы сойдете в последнюю очередь!
– А правда ли, что их рисовую водку… как ее… саке пьют в подогретом виде? – спросил Фаленберг.
– Истинная правда, но только саке отнюдь не водка. Алкоголя в нем не больше, чем в виноградном вине. Да, внимание, господа! Пить после саке крепкие напитки никому не посоветую – эффект чудовищный…
– А правда, что в японские дома нельзя входить в обуви?
– А правда, что кукиш у японских женщин означает совсем не то, что у наших?
– А правда, что…
Вопросы сыпались на бедного Посконникова картечью. В иной ситуации консул Российской империи и не подумал бы искоренять невежество соотечественников. Но при цесаревиче трусил и позволял мичманишкам и лейтенантикам терзать себя, словно мелкую сошку.
Аристид Тимофеевич в нетерпении притопывал ногой: мало визита цесаревича, который еще не спроважен в Токио под ответственность Корфа, так на голову консула свалилась еще и баркентина с матросами разбойного вида! Чего доброго, натворят на берегу таких дел, что придется извиняться перед губернатором. Посконников предчувствовал несколько дней нервотрепки.
– Дайте команде отдохнуть, а затем отправляйтесь во Владивосток, – сказал Лопухин Кривцову. – Но прежде свяжитесь со мной. Откровенно говоря, у меня еще есть виды на это судно… Вот вам деньги, закупите угля, провизии и выдайте команде по сто рублей каждому. Да, чур, не вдруг! Сейчас раздайте понемногу, а остальное – в России. Японцу сразу сто рублей, но так, чтобы никто из команды не видел.
– Само собой, – сказал Кривцов. – Понимаю. А откуда деньги? Консульские?
– Мои.
– Но как же-с… Простите, мне неловко… Я не могу…
– Пустое. Я их в карты выиграл. Знаете пословицу «не дорого досталось – не больно жаль»? А верных людей надо награждать, причем сразу после дела. Когда еще наши российские бюрократы перечислят призовые деньги за судно… Берите же!
Кривцов взял. Денежная сумма, выигранная у цесаревича, сильно полегчала, что нимало не озаботило графа. Вспомнив о своем намерении как-нибудь невзначай вернуть деньги проигравшему, Лопухин только хмыкнул: что за странная фантазия! Деньги должны служить делу. А цесаревич пусть радуется тому, что еще жив каким-то чудом!
Ступив на борт «Победослава» и обнаружив висячий замок на своей каюте, а внутри оной – мамаев разгром, Лопухин имел беседу с Розеном и Враницким. Выспрашивал, допытывался, заставлял припоминать мельчайшие подробности и ничего не добился. И без того было ясно, что на борту есть враг, но кто он? Покрыто мраком. Есть более подозреваемые и менее подозреваемые. А главное, почему враг до сих пор не убил цесаревича? Не было шанса? Бабушкины сказки, быть того не может.
Или в цепочку умозаключений на основе скудных фактов вкралась маленькая, но решающая ошибка?
Наедине с самим собой Лопухин мог признать: некоторые натяжки в умозаключениях все-таки имелись. Да и как им не быть? Откуда, например, взялась версия о наличии заговора ультрамонархистов? Только из логики. По всему – не могло не быть такого заговора. Яркая в своем роде личность цесаревича способна породить заговор не только среди ультрамонархистов, но и среди обыкновенных патриотов.