Максютов и Шкрябун не знают. Я пытаюсь произвести в уме подсчет и тоже упираюсь в нехватку данных.
– Проще сдвинуть руками Эльбрус, – продолжает вразумлять несмышленышей Топорищев. – А телепортация? Пусть даже правы те, кто считает, будто никакой мистики не было, а объект попросту унесся от Юпитера с фантастическим ускорением, – все равно прикиньте-ка энергетику!
– Тогда в чем смысл маневра? – задает сакраментальный вопрос Шкрябун, заведомо не надеясь получить ответ. – Загорать он туда летал, так, что ли?
– Почему бы нет? – Топорищев разводит костистыми руками. – Ежу понятно, что это не межзвездный зонд от братьев по разуму… во всяком случае, не зонд в нашем понимании. Скорее всего он – живое метаморфное существо…
– Это мы уже слышали, – бурчит Шкрябун.
– А раз живое, что мы можем сказать о его логике? Служитель в обезьяннике и то не всегда может угадать, когда бабуин его укусит. Логика человека также, насколько мне известно, не алгоритмизирована в полной мере. А что мы можем сказать о мотивации, например, медузы?
Я вовсе не уверен, что у медузы существует какая-то там мотивация, однако в спор не лезу. Во-первых, мое мнение здесь мало кого интересует, а во-вторых, надоели мне эти споры до изжоги. Просто-напросто способ убить время.
– Мы будем думать, что делать, или рассуждать о медузах? – Шкрябун начинает раздражаться.
– Раньше надо было делать, – парирует Топорищев. – А главное, раньше надо было думать.
– В смысле?
Топорищев вздыхает. Сейчас начнет просвещать несмышленышей.
– Ну вот такой пример… Всем известно, что для раскрашивания политической карты мира достаточно красок четырех цветов, не так ли? Элементарная задача и элементарное решение. Однако оно верно только для существующей конфигурации государственных границ. Не представляет никакой трудности выдумать модель, в которой для раскрашивания карты понадобятся и пять различных цветов, и десять, и сколько хотите. Необходимое количество цветов – только лишь функция конфигурации. В данной аллегории краски суть не что иное, как наш набор средств, необходимых для того, чтобы не попасть впросак. А конфигурацию задает Монстр, хотим мы этого или нет. Но ведь у нас всего четыре цвета, в большем количестве мы до сих пор не нуждались. Вся программа «Эскалибур», да и «Зевс» тоже – типичный пример «четырехцветного» мышления. Мы – вернее, вы – не ждали ничего принципиально нового. Убеждены ли вы теперь в том, что нам удастся обойтись четырьмя цветами?
– Что-то я не вполне… – недовольно бурчит Шкрябун. – На карте больше четырех цветов.
– О господи! – стонет Топорищев. Он тоже раздражен, ему не разрешают здесь курить. – Да вы еще безнадежнее, чем я думал!
Шея Шкрябуна меняет окрас с желтого на багровый. Ну, быть баталии.
– Алексей, дай на экран сетку, – просит Максютов, пресекая в зародыше готовую начаться свару.
Я вывожу мелкую сетку, по ней удобно отслеживать перемещение ярко-красной точки. С начала моей смены она находилась в середине клетки – теперь заметно сдвинулась к краю.
– Еще два миллиона километров, – хрипло комментирует Шкрябун. Будто мы сами не видим.
Целый час после этого мы почти не разговариваем, лишь Максютов иногда берет телефонную трубку, что-то выслушивает и отвечает коротко «да», «нет» и однажды «мудаки». Я распоряжаюсь принести легкий ужин, кофе, боржом и по просьбе Топорищева «Арзни». Больше ничего не происходит. Через час я могу пойти вздремнуть этажом ниже, имея в виду возможную тревогу, или остаться здесь – на выбор… Пожалуй, пойду посплю.
Мы ждем.
* * *
– Ты скучал по мне?
– Да. Особенно после Звездного.
– Ты прости меня, дуру, ладно? Живу, как в скафандре, вот на меня иногда и находит… Ты же не можешь все время делать мне красиво, я понимаю. Сколько раз я тебе сделала больно, столько и прости.
– И ты меня прости.
– Уже простила. Пододвинься вот сюда, под бочок. Ты холодный…
– Зато ты как печка… Ничего, сейчас и я согреюсь.
– Поправь одеяло.
– Угу…
– Тебя правда отпустили до самого утра?
– Угу.
– Не угукай. Сова. Я люблю тебя.
– А я тебя… Как там Анастасия?
– Скучает по тебе. Я покупаю ей шоколадки и всегда говорю, что папа прислал. Видел бы ты, как она рада… А ты по ней скучал?
– Да.
– А по ком из нас больше?
– Перестань. Лучше вот что… Забери-ка ее завтра из интерната.
– Думаешь, уже пора?
– Уже.
– Когда это случится? По ящику передавали, что осталось пять дней…
– Еще пять-девять дней. Понимаешь, никто точно не знает, когда эта тварь начнет тормозиться. Но лучше уехать заранее, пока не началась паника. Пока на дорогах не понаставили кордонов… Вообще, лучше всего на время забиться в какой-нибудь медвежий угол.
– Я не хочу без тебя.
– Глупости. О себе я как-нибудь позабочусь. А ты бери машину, пищу на месяц, вообще все необходимое и уезжай с Настькой. Подальше от городов, мало ли что. Подальше от гор – могут быть обвалы. Подальше от лесов – они хорошо горят. Подальше от большой воды – может пойти цунами. Завтра мы подыщем с тобой по карте пару-тройку таких мест…
– Хорошо. Завтра. Ты еще не засыпаешь?
– Нет.
– Тогда иди ко мне.
– Угу.
Запыхавшиеся, мы лежали, тесно прижавшись друг к другу. Торопитесь делать любовь! Мне хотелось кричать на весь мир, пусть услышат все. Спешите любить! Кто знает, много ли счастливых ночей вы сумеете подарить любимой или любимому? Возможно, не больше девяти, а это так мало. Так спешите же!..
– Ты знаешь, – негромко произнесла Маша, и я сразу понял, что она сейчас скажет, – мне кажется, что это у нас с тобой было в последний раз. Понимаешь? В самый-самый последний.
– Нет…
– Да. Мне почему-то так кажется. Я дура, да?
– Перестань. Все будет хорошо, вот увидишь.
Я чувствовал: она не верит мне. Я и сам себе не слишком верил. А сколько пар лежат сейчас так же, как мы, и говорят о том же самом? Сколько миллионов пар? Нет, лучше об этом не думать…
Много позднее я хотел было стереть из памяти этот наш разговор, но все-таки решил оставить. Маша была права: эта ночь любви оказалась у нас последней.
* * *
Не так уж быстро, как будто и не неслось со скоростью свыше первой космической, плыло над Землей ясно различимое черное пятно, наискось пересекая небо. На северо– или юго-западе, где, смотря по тому, на каком участке орбиты его замечали напуганные люди, оно взмывало над горизонтом вытянутой, пугающе длинной тенью; проходя вблизи зенита, оно как будто уменьшалось в размерах, зато ощутимо круглело и походило на черный зев бездонного колодца, пробитого в безмятежной синеве, на пасть, пугающую отверстую дыру в никуда – высматривающую, выбирающую себе добычу; и вздохи облегчения вперемежку с нервным смехом сопровождали пятно до его захода на юго– или северо-востоке. Отсмеявшись и отвздыхав, люди бросались читать прогнозы времени следующей видимости… и ждали. Зрелище пролета Монстра притягивало, завораживало сладкой жутью; увидевшим его один раз хотелось посмотреть еще и еще.