* * *
– Чего-чего?! – брезгливо скривившись, спросил Анечку Никита. – Что значит – не единственный! Не хочешь ли ты сказать, что у моего «партейного» папашки был ребенок на стороне? Да никогда не поверю! Он бы руку себе отрубил или… другое что… а против морали не пошел бы! Не тот человек!
– И все-таки у него есть еще… один сын, – тихо повторила Анечка.
Евстолия настороженно прислушалась. Что говорит эта до сих пор так и не обтесавшаяся деревенщина? Как ни отвратителен Никита, но насчет Николая Витальевича он совершенно прав. Муж никогда себе ничего такого не позволил бы, даже если бы вдруг и захотелось. Ей ли не знать собственного мужа? До чего все-таки шумит в ушах… И что же это так шумит… Прямо и не разберешь, что несет эта глупенькая Анечка…
– Ну! И где же он прячется, Анютка? – хохотнул Никита.
– Он не прячется. Он здесь, Никита…
– То есть?
– В общем, я должна все-таки сказать… – задрожала голосом Анечка, – что Юрочка… Он на самом деле не твой сын, Никита… а Николая Витальевича… так вот получилось…
В комнате повисла тишина.
Несмотря на все возрастающий шум в ушах, Евстолия услышала главное. Юрочка – сын Николая Витальевича. Как же это Анечка хорошо сказала… Она, Евстолия, всегда чувствовала, что Юрочка – ее родная плоть и кровь. Раз он сын Николая, значит, и ее. Как же может быть иначе? И нечего Анечке примазываться… Вот теперь-то все наконец встало на свои места. Когда Анечка уезжала в деревню к своему мужу, у нее, Евстолии, как раз и родился Юрочка. Она это все наконец совершенно отчетливо вспомнила… И никаким шумом у нее это не отнимешь… Она уж не перепутает… Не дождетесь…
Первым напряженную тишину опять нарушил Никита.
– Че ты гонишь?! – очень по-молодежному спросил он, но Анечка поняла.
– Юра – сын Николая Витальевича, – повторила она.
Никита побагровел, и Лариса тут же вжалась в диванчик, потому что уже очень хорошо знала его в гневе. Вынырнув из своего кресла, Никита в один скачок оказался перед Анечкой и зашипел ей в ухо:
– Я говорю, че ты гонишь, коза деревенская? Он же наша с тобой сопля… банная… Меня ж чуть на тебе не женили, а теперь что же получается? Вы, две обезьяны облезлые, мной папенькин грех прикрыли?!!
– Евстолия Васильна ничего не знала, – сказала Анечка и опять заплакала.
– Да ты врешь, что Юрка… батин сын… – отмахнулся от нее Никита и даже уселся обратно в кресло, – …просто чтобы мои дела расстроить…
Анечка отрицательно покачала головой.
Тут наконец очнулся Юрий. Нервно дернув головой, он сказал:
– Я вообще ничего не понимаю… Вы же с мамой… с Евстолией Васильевной… недавно на этом же самом месте убеждали меня совершенно в другом, будто бы… Никита…
– Говорю же… Евстолия Васильна ничего не знала. Она думала, что ребенок у меня от Никиты, а я… В общем, я и сейчас промолчала бы, но, может быть, Юрочка… – Анечка несчастными, полными слез глазами посмотрела на него. – Нам сейчас всем как-нибудь поможет то, что ты сын Николая Витальевича…
– Нет, ты че? Все-таки серьезно, что ли? – всем корпусом подался к Анечке Никита.
– Серьезнее некуда… – ответила она, заставив себя прямо взглянуть ему в глаза.
– Так ведь у нас уже все документы оформлены с учетом, что я единственный папашин сын, – проговорил он и даже присвистнул. – Это что ж… опять переделывать?!! Так ведь никаких денег не хватит… Ах ты, змеюга… Ах ты, кошка драная… Да я тебя… – Никита медленно поднялся с кресла. В углах рта у него запузырилась слюна. Анечка медленно отступала к окну, но Никитины глаза вдруг радостно сверкнули, он остановился посреди дороги, щелкнул себя рукой по колену и выкрикнул: – Да у тебя ж доказательств нет!
– Это у тебя нет доказательств того, что Юра твой сын, – не сдавалась Анечка.
– Пока нет. Но суд потребует медицинской экспертизы – и все! Дело будет в шляпе! Сейчас в два счета докажут, что он мой сын!
– Наверно, докажут, что мы родственники – не больше… – вставил Юрий.
– Что надо, то и докажут! Это уж не твоего ума дело, тем более что Анькины доказательства – вообще вилами на воде писаны!
– Не вилами… – сказала Анечка, гордо выпрямившись. – У меня есть… письмо Николая Витальевича, где он называет Юру своим ребенком…
– Сама небось и состряпала! – рыкнул Никита.
– Графологическую экспертизу можно сделать, – решилась вставить свое слово и Лариса.
– Это кто там голос подал? – скривился Никита и обернулся к Юрию: – Это твоя Ларочка, Юрок! Сладкая женщина! Только продажная, как, впрочем, и все бабье! Ты только глянь, кто тебя окружает, Юрка! Анька, как оказалось, через раз то ко мне, то к папашке бегала, а Ларка – она вообще без тормозов!
– Что ты этим хочешь сказать?! – поднялся со своего места Юрий.
– А то и скажу! Думаешь, молчать буду, когда мне тут такую подлянку устраивают! Знаешь, кто этот «Часослов» выкупил? – И он потряс пакетом с книгой. – Не знаешь, а-а-а! А я знаю! Ларка твоя выкупила! А платила знаешь чем? Не знаешь? А ты догадайся с трех раз, Юрок!
– Он врет, Юра! – душераздирающе выкрикнула Лариса. – Он заставил меня!!!
Юрий рванулся к Никите, но тот уже был готов к этому и, перехватив его руку, ловко завернул ее ему за спину. Юрий взвыл от боли и стыда. Нет, не одолеть ему Никиту, как ни пытайся…
– Не вру я, – сказал Никита, выпуская его руку. – Незачем мне врать. Твоя Ларка простынкой под любого мужика стелется по собственному желанию! Ей хоть этот, который книгу купил, хоть ты, хоть я… А что такого?! Мы же братья, как утверждает эта милашка Анютка! А братья должны делиться! Мы ведь и папашкиной коллекцией поделимся, не так ли?!
Бледный Юрий обернулся к матери и глухо сказал:
– Ты-то что молчишь, мама?! Зачем «Часослов» продали?
Евстолия Васильевна не ответила. Она безучастно лежала на своих подушках, остановив остекленевшие глаза на портрете Николая Витальевича, висевшем на противоположной стене между книжными шкафами.
– Мама!!! – крикнул Юрий, бросившись к постели. – Ты слышишь меня?! Мама! – Он взял ее за плечи, слегка тряхнул, и голова старой женщины безвольно свесилась на грудь. – Мама!! Евстолия Васильевна! Нет!!! Анечка! Что с ней?!
– Она… она… кажется… умерла… – простонала Анечка. – Господи, царство ей небесное… отмучилась…
* * *
Римма Брянцева поражалась бессмысленности своей жизни. Зачем такие, как она, влачат свое жалкое существование? Государство обязано было предусмотреть учреждение по уничтожению ненужных особей. Это гуманно со всех точек зрения. С точки зрения самого государства – на лишнего члена общества тратятся лишние ресурсы, которые могли бы быть выделены, например, какой-нибудь матери-одиночке. С точки зрения лишнего человека – окончить мучения есть благо. Вот она, Римма, устроилась работать на почту, оператором. А может быть, кому-нибудь это место нужно гораздо больше, чем ей. Но уж раз устроилась, приходится работать…