– И что? – расплакалась я. – Она, как Карабас-Барабас, будет дергать нас за ниточки, а мы, как Пьеро с Мальвиной, будем делать то, что она хочет, да?
– Как ты знаешь, упомянутые тобой храбрые куклы восстали против злобного Карабаса. Мы не слабее каких-то там кукол… Мы будем любить друг друга назло всяким кукловодам, моя На-а-аденька…
И он обнял меня, а я прижалась к нему так сильно, будто обнимала в последний раз. Будто он уходил на войну. Мне снова чудились летящие за нашими спинами «мессершмиты».
Губы Егора были горячими и жадными. Он будто тоже торопился, боялся куда-то опоздать. Наши объятия были порывисты и скованны, и в момент, когда должна была наступить полная гармония от единения тел, я забилась в рыданиях, потому что в десять… нет… в сто раз усилилось чувство горя и душевной боли.
– Я умру без тебя, – прорыдала я, уткнувшись в плечо Егора. – Я умру и с тобой. Я не знаю, что делать, любимый мой! Неужели нет никакого выхода?
– По-моему, есть, и довольно простой, – ответил Егор.
Я села на постели и жадно уставилась ему в лицо. Егор сел рядом, еще раз крепко обнял меня, поцеловал в висок и сказал:
– Мы завтра же подадим документы в ЗАГС.
– С ума сошел! – отпрянула от него я. – У тебя ведь уже лежит там одно заявление!
– Ну и что? Можно не завтра. Мы пойдем в другой ЗАГС на следующей же неделе после той, на которую было назначено мое бракосочетание с Дарьей.
– Н-нет… Егор… Я боюсь Дашки… Она придумает что-нибудь ужасное прямо в момент нашей свадьбы! И потом… ребенок… У нее же будет ребенок!
– Я не собираюсь отказываться от ребенка, если он мой…
– Ты не уверен? Будешь требовать проведения каких-нибудь тестов?
– Ничего я не буду делать. Дашка хотела выйти за меня замуж любой ценой, поэтому, думаю, не врет. Ребенок наверняка мой.
Я рухнула лицом в подушку и опять разрыдалась. А вы могли бы удержаться, если бы пришлось обсуждать ребенка ВАШЕГО мужчины и абсолютно чужой женщины, да к тому же еще и такой агрессивной, как Дашка?!
– Наденька… ну… прости… Я же не знал, что ты в конце концов… – запинаясь и поглаживая меня по плечам, проговорил Егор.
– Это ты меня прости! – Я обняла его за шею и нежно поцеловала в уголок губ. – Я давно знала, что люблю тебя, но зачем-то изображала из себя не пойми что… Мне хотелось, чтобы ты не смел улыбаться ни одной женщине, кроме меня, и ни с кем даже не мыслил по улице рядом пройтись. Я должна была быть единственной! Я наказана, Егорушка, за собственнические инстинкты!
– Надь! Егорушкой меня звали только мама и бабушка Галя, жена деда с реки Мсты. Ты будто возвращаешь меня в детство… Скажи еще раз «Е-го-руш-ка…».
– Е-го-руш-ка, – с удовольствием повторила я. – Я люблю тебя, мой Егорушка…
– Надя, ты похожа на человека, в одночасье потерявшего родной кров и всю свою семью в результате налета вражеской авиации, – сказала мне Анжелка, когда мы с ней опять встретились в агентстве.
– Ага, – согласилась я. – «Мессеры» пролетели и…
– Надежда! Я не шучу! Шаманаев не приветствует такое выражение лица, потому что в его успешной фирме должны работать только успешные люди.
– Нашла тоже успешную фирму! – мрачно расхохоталась я.
– Ну… и что, что… подвал… – Анжелка обвела глазами нашу убогую темно-зеленую комнату. – Зато ни одного заказа не потеряли, и деньги… Они еще потекут рекой, вот увидишь!
– Не знаю, когда они потекут рекой, а на сегодняшний момент мое лицо имеет самое подходящее к интерьеру выражение.
– Ой, Надя, не скажи… В прошлом году, еще до тебя, Алекс уволил одного сотрудника Сергея… кажется… Ивановича – только за то, что у него был такой повисший нос, будто он каждую минуту собирается всплакнуть. Ты не поверишь, тот Сергей ему несколько раз пытался доказать, что нос у него такой от природы, а настроение всегда самое оптимистическое, но это ему не помогло.
– Да пошел он, твой Шаманаев! – зло бросила я. – Тоже мне, нашелся успешный! Сидит в подполье, а в женщинах вообще ничего не понимает. У самого – одни развалины, а не жизнь. Тут уж не «мессерами» пахнет, а водородной бомбой…
– И все равно, Надя, хотя у него тоже все не так хорошо, как хотелось бы, хвост он держит пистолетом и не носит такого лица, как твое.
Я только поморщилась и больше ничего не сказала, но от Анжелки, как всегда, не так-то легко было отделаться.
– Надь, ну ты все-таки расскажи, – прицепилась она, – какая там в вашем треугольнике расстановка сил. По твоему лицу видно, конечно, что ты не на коне, но…
– У Дашки будет ребенок от Воронцова – вот и вся расстановка сил, – нехотя ответила я.
– Значит, она воспользовалась твоей же рекомендацией по заманиванию Горыныча в свои сети, – заключила Анжелка.
– Это в каком же смысле? – я с ужасом уставилась на девушку.
– В прямом! Ты уже забыла, как советовала мне забеременеть, чтобы женить на себе Воронцова?
– Так… это ж когда было… – жалко прогундосила я.
– Когда бы ни было! Не одной тебе замечательные идеи в голову приходят. Слушай! – Глаза секретарши радостно сверкнули. – А может, тебе тоже…
– Что?
– Ну это… самое… забеременеть?
– Совсем с ума сошла, да?
– А что такого? Чем твой ребенок будет хуже Дашкиного? Разве что немного младше по возрасту, а так…
– Разве дело только в ребенке? – вздохнула я.
– А в чем еще?
– Получается, что Егор ее обманул, и мириться с этим она не намерена. Ты же помнишь, как у нас все компьютеры вылетели, когда этого захотелось Дашуле?
– И что?
– И то! Она не даст нам с Егором жить спокойно. Поскольку дело касается ее личной жизни и жизни ее ребенка, она пойдет на что-нибудь покруче компьютерной диверсии.
– Ну, не отравит же она тебя, в самом деле… – задумчиво проговорила Анжелка. – Хотя… эта змеища может… Слушай! – опять взбодрилась секретарша и тоном затейника с детского утренника спросила: – А ну-ка скажи, кто у нас исправил компьютерную сеть, попорченную Дашкой?
– Дед Мороз! – буркнула я.
– Вот именно! Дед Мороз по имени Павлик Дроздецкий!
– И что?
– А то, что он лучше всех знает Дашку и наверняка сможет найти на нее управу.
– Так ведь не рассказывать же ему про наши женские заморочки…
– Я ему, Надежда, уже без пяти минут жена, а потому он просто обязан вникать во все мои заморочки.
– Но заморочки-то мои!
– А кто даст гарантию, что Дашке не взбрендит считать отцом своего ребенка моего Павлика, если с Горынычем как-нибудь не выгорит?