И Наташа снова исчезла.
Ничто опять не предвещало расставания.
Мы провели вместе еще одну ночь – нашу вторую. Мой друг, снимавший в Текстильщиках однокомнатную квартиру, пожертвовал мне ключи. Чтобы распрячься, я взял побольше шампанского. Шампанское, и шоколад, и стереоаппаратура, и огромное количество бобин с записями Пинк Флойд, Дип Пёрпл, Лед Зеппелин… И, как всегда, не хотелось расставаться с ней, отлепляться от нее… Ночь перешла в утро, сменилась днем, и снова вечером…
Я поехал провожать Наташу на Ленинградский вокзал на электричку. Любовный хмель еще не выветрился из ее хорошенькой головки, она всю дорогу прямо-таки растекалась по мне, висла, прижималась… Не сказать словами, как мне была приятна эта близость… И гордость от сознания, что мы вместе. Она, эта гордость, даже затмевала горечь от мысли, что у нее был другой – совсем недавно, пока я парился в стройотряде. Ну и ладно, думалось мне, я ведь, в конце концов, тоже не мальчик. Эйфория захлестывала меня.
Я посадил Наташу на электричку. Уже стемнело. Тогда, в октябре восемьдесят первого, темнело как-то особенно рано – может, оттого, что страна впервые перешла на зимнее время. Этот переход, за неимением прочих событий, весь год являлся актуальной темой для разговоров, шуток, анекдотов и даже частушек.
Время сдвинули на час,
кавардак на глобусе,
раньше член вставал в постели,
а теперь – в автобусе!
Но я отвлекся… На всю жизнь я запомнил то расставание на перроне пригородных поездов Ленинградского вокзала… Уже схлынул основной поток возвращающихся с работы, однако лавки в электричке почти все были заняты. Но Наташа не спешила садиться. Я стоял на перроне, она – в тамбуре. Между нами уже пролегло расстояние – распахнутые двери, узкая пропасть меж перроном и поездом. И не выразить ни стихом, ни прозой ту радость, что я испытывал от обладания ею, и бесконечную нежность от любви, и горечь от ее, как ни крути, обмана и от нашего предстоящего расставания…
Мужик рядом с ней в тамбуре курил и прислушивался к нашему разговору. Каждую минуту мимо меня проскакивал в поезд очередной спешащий пассажир. У всех была обыденная жизнь – а у меня яркая, как салют или цветок. Губы говорили одно, глаза – другое.
– Беги в вагон, все места позанимают.
– Успею.
– Когда мы увидимся?
– Я позвоню.
– Почему б не договориться сразу, сейчас?
– Не знаю еще, как со временем будет. Да позвоню я, не бойся.
Тут двери электрички зашипели и стали смыкаться. Она взмахнула рукой: мол, наберу твой номер, затем послала мне воздушный поцелуй, помахала рукой и отправилась в вагон. Электричка тронулась с места и стала набирать ход. Я смотрел вслед проплывающим мимо освещенным окнам, и мне казалось, что у нас с Наташей впереди целая жизнь и наша любовь только начинается…
Все случилось совсем не так.
Прошел день.
Два.
Потом – три.
Она не звонила.
Снова повторялась летняя история.
Сейчас, когда мы избалованы мобильниками, аськами, скайпами, стало казаться даже странным, что человек может выпасть из зоны доступа. Нынче – хотим мы того или нет, замечаем или нет – вся наша цивилизация переменилась. Уже невозможен, в частности, ремейк с переносом в наши дни Ромео и Джульетты – как еще недавно сняли фильм с участием Ди Каприо американцы. Почему? А вы помните, почему произошла трагедия? Джульетта напилась яду, от которого стала недвижной, словно мертвой – а Ромео, который пребывал в ссылке, забыли о том предупредить. И только лишь от недостатка информации бедный Ромео, увидев хладный якобы труп возлюбленной, наложил на себя руки… И ведь ситуация, тянувшаяся из Средневековья – когда информация доходила не вовремя или не доходила вовсе – была характерна для нашей жизни лет десять назад. Не говоря уж о более раннем периоде.
Помню указатель, увиденный на автодороге где-то за Воронежем: телефонная трубка, а под нею табличка: «40 км». Огромные территории нашей страны, начиная с Кольцевой автодороги, были не телефонизированы вовсе, а мобильники еще десять лет назад представлялись атрибутом богатства и власти наподобие часов «Ролекс»…
Зато только сейчас понимаешь, что у каждой тучки есть своя светлая изнанка. И в том, что ты мог оставаться сколь угодно долго – столько, сколько хотел! – не доступным ни для кого, таился свой кайф.
Я и сам не раз пользовался несовершенством связи. Милое дело прекратить наскучившие отношения – просто перестать звонить. И самому не подходить к домашнему телефону. И родителей попросить: будет спрашивать Ирина (Марина) – меня не подзывать. Таким безболезненным (для себя) образом я прекратил не один роман или романчик.
А если уж требовалось кого-то достать (в смысле – до кого-то достучаться), существовали почта, телеграф и, на худой конец, общественный транспорт.
Помнится, пригласили мы с друзьями одну девушку, тоже проживавшую в Подмосковье (естественно, без телефона), отметить с нами Новый год. Красотка заартачилась, приводила смехотворный предлог: не на кого, дескать, оставить отраду семьи – болонку. Сперва мы не настаивали, а когда праздник совсем уж катил в глаза и выяснилась явная нехватка женского пола на вечеринке – послали гражданке срочную телеграмму (и на почту не понадобилось ходить, существовала в те годы прогрессивная услуга, «телеграф по телефону»). Депеша гласила: СОБАЧКА НЕ СЛОН = ПРИВОЗИ С СОБОЙ =
Помню, как телефонистка профессионально невозмутимым голосом повторяла за мной в трубку текст. В итоге девушка, к общей, в том числе и ее собственной, радости, благополучно на вечеринку прибыла.
И в семье у нас осталось предание – относящееся к самому началу шестидесятых. Когда мои родители только начали встречаться, однажды на свиданке они поссорились. Вроде бы моя будущая мама как-то в сердцах обозвала будущего папу дураком. Тот обиделся, развернулся – и уехал. И что же? Маме ничего не оставалось, кроме как самой, без спросу, без приглашения отправиться в общагу, где проживал отец. После такого демарша последствия – в виде моего зачатия, а позже и рождения – не заставили себя ждать.
Поэтому ничего странного или зазорного не было в том, чтобы и мне приехать к Наташе. Но я не знал ее адреса! Я его спрашивал, и не раз, – но мне было отказано. Предлог выглядел разумным: у нее, дескать, бабушка чрезвычайно строгих нравов, дореволюционного еще воспитания. Она не перенесет, затеет скандал, когда любимую внучку станет домогаться, лично или посредством депеш, некий не представленный семье молодой человек.
Имелось, кстати, у Натальи объяснение и тому обстоятельству, отчего она упорно не желает, чтобы я провожал ее до дому. Все-таки час с четвертью дороги туда и столько же обратно – непростое испытание. Она меня берегла и со смехом рассказывала о своем ухажере на первом курсе. Он мало того, что каждый день после занятий ездил провожать ее до дому (а она, глупая, ему позволяла) – еще вдобавок по-школьному носил ее портфель. Дело кончилось тем (хохоча, поведала мне моя любимая), что после месяца героических провожаний вьюноша вдруг выпалил: «Надоел мне твой, Наташа, портфель – да и ты сама надоела!» – сунул ей в руки ранец и был таков.