– Я хотела сказать, что прабабки обычно украшения заговаривают, – Яна испытующе посмотрела на Кольку. – Твоя бабка тоже это умела делать?
– А то как же, – не очень уверенно ответил Брыкун.
– Ну и на что же они у тебя заговоренные?
– Ясное дело на что – на любовь, – Колька вдруг догадался, куда гнет Яна. Потом вспомнил про Витькино кольцо и добавил: – И еще немного на власть и победу.
– Вот и забери их! – Яна придвинула к нему тетрадь с серьгами. – Мне не нужны ни твоя любовь, ни твое золото.
– Брезгуешь, значит, Графиня! – У Кольки от унижения побелел кончик носа. – А от него взяла бы?
– От кого?
– От графчика своего, Шереметьева!
– Что ты несешь, Колька? – испугалась Яна. – При чем тут Витька?
– При том! Убью его! Вот увидишь!
– С ума сошел! Не вздумай! В тюрьму сядешь!
– Лучше в тюрьму, чем так! Говори, любишь его? Любишь?
Яна молчала.
– А-а-а-а... молчишь! Любишь, значит... Ну ничего... – Колька с шумом втянул в себя воздух, взял в руку серьги, сунул их почти в нос Яне и проревел: – Последний раз спрашиваю, возьмешь серьги?
Она отрицательно помотала головой.
– Э-э-э-х! – Колька с силой швырнул их в стену и вылетел из квартиры Кузнецовой.
Испуганная Яна опустилась на стул и увидела перед собой на полу блестящий осколок. Она подняла его и поднесла к глазам. Нет, не осколок... это камень, ограненный... Или стекляшка? Непохоже... Слишком красиво сверкает в свете люстры всеми своими многочисленными гранями! Почти как Витькин фамильный сапфир. Неужели и правда настоящий? Бриллиант?! Не может быть... Фианит, наверное...
Яна опустилась на пол и зашарила вокруг руками. Вскоре она поднялась с двумя серьгами в руках и еще двумя винно-красными прозрачными камнями. Серьги тяжелые. Не пластик... Действительно не Тайвань... По крайней мере, не рыночный... Неужели золото? Нет! Чересчур темное... А камни? Гранаты? Что еще может быть красным? А двух камешков не хватает, закатились куда-то. И застежка сломалась. Дурак Колька. Восемнадцатый век? Врут они все про восемнадцатый век... И Витька? Нет, Витька не может врать. Колька наверняка что-нибудь такое слышал про шереметьевский сапфир и решил тоже закосить под графа. Думает, что она, Яна, его за это полюбит. Не полюбит.
Она вспомнила, как Брыкун кричал про Витьку: «Говори, любишь его?», а она промолчала. Почему? Она влюблена в Князева, и от Шереметьева с чистой совестью вполне можно было бы отречься, чтобы зря Брыкуна не раздражать. Почему же она промолчала? Ладно, об этом она подумает потом... Сейчас надо решить, что делать с серьгами. Вдруг они и правда ценные? А если Брыкун их украл... Что же делать? С кем-то надо посоветоваться... Может, с Танькой? Нет, лучше с Витькой. Конечно, лучше с ним!
Яна накинула куртку, сгребла в карман серьги с выпавшими из них камешками и выскочила во двор, намереваясь бежать к Витьке.
У киоска с газетами и журналами, который находился в десяти шагах от шереметьевского подъезда, стоял сам Витька и ненавистная Юлька Широкова в новенькой кожаной курточке и со свежеостриженными волосами, поблескивающими лаком. Судя по довольной Юлькиной физиономии, Витька, стоящий к Яне спиной, говорил Широковой что-то очень приятное. По чуть изменившемуся выражению лица бывшей подруги Яна поняла, что та ее заметила. Через пару минут Юлька, обворожительно улыбнувшись, вдруг взяла Шереметьева под руку и повела по улице прочь от Яны, и Кузнецова отчетливо прочувствовала на себе, что означает выражение «упало сердце». Ее сердце не просто упало. Оно рухнуло. И рухнуло не только сердце. Рухнуло все. Что «все», Яна, пожалуй, не смогла бы сейчас определить точно, но знала, что именно все пропало .
Она весь вечер звонила Витьке домой, как когда-то Самохиной после той памятной дискотеки. В конце концов Настя, его сестра, сказала ей в трубку:
– Слушай, Янка, ты уже достала! Говори, что передать. Я ему записку напишу, чтобы нечаянно не забыть твое важное сообщение. Отстань только! Я фильм смотрю!
Яна ничего передавать не стала, а решилась позвонить Юльке. Той дома тоже не было.
Она хотела заплакать и не смогла. У нее внутри что-то закаменело и выливаться слезами не пожелало. Яна тяжело плюхнулась на диван и уперлась бедром в забытый Колькой сверток. Хотела его развернуть, чтобы посмотреть, что забыл Брыкун, но... вот тут из ее глаз вдруг сами собой все-таки полились слезы. Она чуть сдержала их, но так, чтобы совсем не пропали, положила сверток до поры до времени на полку, удобно растянулась на диване, уткнулась лицом в подушку и только после этих приготовлений наконец с облегчением расплакалась.
* * *
Утром на ограде детского садика верхом никто не сидел. Яна решила подождать минут пять. Вполне возможно, что Витька немножечко проспал. Конечно же, он сейчас придет, надо только еще подождать чуть-чуть, самую малость.
Яна прождала не чуть-чуть, а целых пятнадцать минут. Шереметьев не пришел, а Яна опоздала в школу. Когда она, извинившись, вошла в кабинет истории, первым, что увидела, был торжествующе сияющий взгляд Юльки Широковой. Яна еле дождалась перемены.
Со звонком она с бешеной скоростью закинула в сумку учебник и тетрадь. Как назло, из рук выскользнула ручка. Пока она поднимала ее с пола, ситуация успела сложиться не в ее пользу. Когда Яна вышла в коридор, в рекреации, у окна, Юлька уже весело болтала с Шереметьевым. Яна уставилась Витьке в висок. Он, почувствовав ее взгляд, обернулся, приветливо махнул Кузнецовой рукой и опять повернулся к Юльке.
Яна подумала, что неплохо бы сейчас же выпить яду. Какого-нибудь кураре или, на худой конец, цианистого калия. Только вот... где его взять... На еще более худой конец можно съесть много-много всяких разных таблеток... У них дома их целая коробка. Там есть даже просроченные. Они для такого дела, наверно, особенно хороши. Яна пошла в гардероб и еле отвоевала у дежурных одиннадцатиклассников свою куртку. Когда вышла из школы на улицу, горько рассмеялась сама над собой. Зачем ей нужна была куртка? Простудиться перед смертью испугалась, дурочка...
– Слышь, Янка... – услышала она за спиной знакомый голос и нехотя обернулась.
Перед ней переминался с ноги на ногу Коля Брыкун.
– Ну, что тебе? – Яна состроила на лице такую гримасу недовольства и отвращения, что при других обстоятельствах Брыкун, в соответствии со своей фамилией, взбрыкнул бы и ушел, но только не сегодня.
– Слышь, Янка, – повторил он и виновато потер кончик носа, – я это... погорячился вчера... Извини.
– Извинила уже, – ответила Яна и хотела идти дальше, но Коля не дал, остановил словами:
– Погоди, дело есть... Ты это... серьги... те, с камешками... не могла бы вернуть? Все равно ведь такие не носишь... Сама говорила...
– Что, жаба задушила? – усмехнулась Кузнецова. – Они вроде и впрямь золотые. Интересно, где взял? Только не вздумай парить мне про прабабушку.