— Разве тебе еще не сказали результат?Ну, так бывает: затерялось, с реактивами что-то, не горюй.
— А почему… Ольга Александровна, скажите, почему… не удалили ничего. Ведь осенью мне говорили о полной ампутации.
«Потому что поздно, — пронеслось у нее в голове. — Нет, пусть скажет кто-то другой. Не могу».
— Мою маму тоже не тронули… Бесполезно было. Значит, и у меня?.. А как же Ванечка?
Галина бессильно опустила руки на колени и уставилась остекленевшими глазами в окно. Из глаз медленно вытекли две тяжелые капли и соскользнули вниз по щекам.
— Сколько мне осталось?
— Ты чувствуешь боль? — уточнила после долгой паузы Ольга.
— Что?.. Да. В последнее время постоянно болит.
— Ну, тогда… Врач лучше скажет. Галя, милая, давай дождемся обхода. Ну, что гадать? Я ведь только старшая медсестра…
— Я не смогу спокойно умереть, если его определят в детдом. Ольга замерла: беспокойство матери о будущем ребенка было ей понятно.
— Галя, у него еще есть и отец…
— Ванечка ему не нужен… И никогда не был нужен, — механическим голосом ответила состарившаяся не по годам женщина. — Я пойду.
— Я провожу, — подхватила ее под локоть Ольга. Весь недолгий путь до палаты обе молчали. Что касается Ольги, та действительно не знала, что сказать, а потому без слов помогла ей лечь на кровать, укрыла одеялом, поправила подушку и извиняющимся тоном произнесла:
— Я загляну к тебе позже. Ты поспи.
Женщина кивнула головой и, повернувшись на бок, натянула одеяло поверх головы.
…До выпускного класса Галя жила с родителями неподалеку от Чернобыля, в зажиточном по тем временам селе. В ночь аварии на АЭС отмечали пятидесятилетний юбилей старшего брата отца Галины. Стояла чудная теплая погода, а потому и взрослые, и молодежь почти все время проводили на воздухе, а некоторые даже купались в реке.
Спустя несколько дней все рухнуло. Не разрешив взять из дома ничего, кроме личных вещей, село в спешном порядке эвакуировали, и семья Галины оказалась в другом конце Черниговщины.
Осенью пришла весть, что переселенный в другую область юбиляр умер среди ночи по неизвестной причине. Спустя несколько лет перед самым Новым годом такая же участь постигла и ее отца.
Тоска по мужу, с которым прожила почти двадцать пять лет, в одночасье подкосила мать: теряя силы, она сохла на глазах, не зажигая света, подолгу просиживала у окна и оживала лишь во время кратких приездов дочери. Лишь когда она совсем слегла женщину догадались свозить в районную больницу.
Галя только успела приступить к занятиям на пятом курсе, как ее вызвали домой телеграммой. Пока мать лежала на обследовании словно чувствуя, что дальше делать это будет некогда и некому, она вымыла и вычистила новый, построенный для переселенцев дом. Через две недели мать перевели в областной онкологический диспансер, и Галине пришлось оформить академический отпуск. Мотаясь в город и обратно, она не успевала присматривать за хозяйством, а потому пришлось в срочном порядке раздавать по соседям всю домашнюю скотину. А потом мать выписали домой умирать… То, как она мучилась и кричала от боли, Галина так и не смогла забыть за эти годы, и вот кошмар снова становится явью: самый страшный диагноз подтвердился и у нее. Было ли это следствием Чернобыля или же она была склонна к этому заболеванию генетически, не имело теперь никакого значения. Поздно. Вот только что будет с Ванечкой?
…Пролежав под одеялом больше часа, она вдруг встрепенулась и, опустив ноги вниз, нащупала тапочки.
«К Вере Ивановне, — подгоняемая бредовой идеей, брела она по коридору. — Я должна попросить ее об этом сама. Пусть не простит меня, меня уже Бог покарал, но ребенок ни в чем не виноват…»
Дверь в реанимационное отделение была открыта, и на пустынном коридоре ее никто не остановил. Заглядывая в палаты, она дошла до последней, но кроме моющей полы санитарки никого там не обнаружила.
— Вы не знаете, где лежит женщина по фамилии Дербенева? Ее вчера оперировали, — спросила Галина.
— Где ж мне знать? — орудуя под кроватью шваброй, не поворачиваясь, ответила женщина сиплым голосом. — Разве всех упомнишь? Четыре тяжелых здесь остались, а остальных перевели в отделение. Ищите там.
— А в какое отделение?
— А мне откуда знать? Кого куда. Сейчас «свежих» повезут. Галина повернулась. Где искать Веру в многоэтажном здании она плохо представляла, хотя, если учитывать ее близкие отношения с Ольгой… Скорее всего, она должна быть неподалеку от ее кабинета. Вот только в какой палате?
«Надо прочитать списки», — догадалась Галя. Добравшись до поста медсестры, она склонилась над столом, пытаясь отыскать на специальной пластиковой дощечке фамилию Веры, но так ее и не обнаружила.
«Вчерашнее», — поняла она, взглянув на дату вверху, и, подняв голову, посмотрела на длинный коридор, по обе стороны которого были расположены палаты.
Неожиданно ее внимание привлекла быстро и уверенно шагавшая по коридору мужская фигура. Полы наброшенного поверх одежды халата разлетались в разные стороны, создавая впечатление, что человек не шел, а летел на волшебных белых крыльях. Впечатление усиливал непонятно как пробившийся луч солнца: то ли из открытых дверей палат, то ли из окошка в конце коридора. Галина зажмурила глаза. Снова раскрыв их, она заметила, как мужчина остановился у одной из последних дверей, на мгновение задержался и шагнул внутрь.
«Николай Степанович здесь… Значит, я не ошиблась». Вернувшись в палату, она добрела до кровати и снова укрылась с головой одеялом. Дербенева она не видела несколько месяцев. Живя вместе с сыном затворницей, она была даже рада тому, что навещает он их крайне редко, потому что считала ребенка своим и только своим.
С тех самых пор, как Николай Степанович узнал о беременности и провел с ней бурную беседу, они общались между собой по телефону лишь короткими фразами или вопросами, ответы на которые были, как правило, также кратки: «да» или «нет». Перед самыми родами он приобрел на ее имя двухкомнатную квартирку в панельном доме да ежемесячно передавал через водителя приличную сумму денег, часть которой Галина тратила на ребенка, а остальное складывала в коробку из-под детского питания. Себе она покупала только самое необходимое, ожидая момента, когда Ванечка подрастет, его можно будет отдать в детский сад, а она снова станет работать. Жить за счет Николая Степановича она не собиралась и за свое решение дать жизнь ребенку готова была отвечать сама.
Галина никогда не была избалована мужским вниманием, и не по той причине, что была внешне неинтересна. Имея репутацию тихони, она с детства проводила много времени за учебниками или просто за чтением художественной литературы. Если же в старших классах родителям буквально силой удавалось выпихнуть ее на школьные вечера, простояв у стенки, она сожалела о потраченном времени и давала себе слово, что ноги ее здесь больше не будет.