— Прошу вас, сэр, осторожненько. Здесь на ступеньках иней. Позвольте, я вас поддержу…
— Не нужно, Ховерчук, я сам.
Мистер Гаджи спустился по лесенке и сел за стол ответственного хранителя. Ховерчук замер по стойке смирно, ожидая, что скажет хозяин. А Гаджи смотрел на хранителя и видел, что взять с него было нечего.
Дряблый живот, а значит, брюшные мышцы никуда не годятся, под глазами мешки и темные круги, стало быть, почки сработаны на восемьдесят процентов, а печень не справляется с избытком токсинов.
Кости хрупкие, конечности короткие.
Вывод: никакой перспективы, только переработка на плазму, да и то потребует двойной перегонки, что практически съест всю выгоду. Но оставлять Ховерчука живым было нельзя — в раскаяния таких людей Раим Гаджи не верил.
Вот Уолт Хольман — другое дело. Длинные руки, длинные ноги, немного сухощав, но нарастить в растворе мышечную массу — пара пустяков. Насколько
Гаджи было известно, Хольман не курил, а спиртное пил очень редко.
Хозяин навскидку мог назвать с полдюжины заказов, на которые подошел бы Уолт Хольман. Правда, пока он работал без замечаний, а занести в каталог человека только потому, что он ему понравился, Раим Гаджи не мог.
— Лурье, пришлите сюда Шлимана, — произнес в трубку Гаджи, и Ховерчук напрягся. Чем занимался Шлиман, ответственный хранитель хорошо знал. Он попытался заглянуть хозяину в глаза, чтобы по их выражению узнать о своей участи, но Гаджи равнодушно рисовал на бумаге разные закорючки.
Наконец появился Шлиман.
— Звали, сэр? — пророкотал он, с трудом двигая своей квадратной челюстью.
— Это мистер Ховерчук, — сказал Гаджи.
— И все? — спросил Шлиман.
— Все, — коротко кивнул Гаджи.
— Понятно…
Шлиман схватил Ховерчука за локоть и потащил за собой, а тот, скованный смертельным ужасом, даже не сопротивлялся, лишь скулил на удивление тоненьким голосом:
— Пощадите, сэр! Пощадите!
Дверь закрылась, и крики ответственного хранителя стали удаляться. Гаджи вздохнул и, оглядев рабочий стол Ховерчука, покачал головой.
Бумаги валялись в беспорядке, карандаши были не заточены, а в ящике мистер Гаджи нашел недоеденный бутерброд годичной давности.
О том, что послал Ховерчука на смерть, он не жалел ни капли. Нашел Гаджи и принадлежавшую Ховерчуку записную книжку, в которой оказалась фотография рано постаревшей женщины с двумя детьми. Мальчик и девочка десяти-двенадцати лет.
«Наверное, двойняшки», — подумал Гаджи и сразу же прикинул пропорции их скелетов.
И у детей была та же бесперспективность — руки и ноги короткие, кости тонкие.
«А вот если бы они пошли в мать, то это было бы другое дело…» — размышлял Гаджи. Несмотря на то что женщина была снята сидя, он опытным взглядом определил — ее конечности соответствовали каталогу.
«Категория „К4“, — уточнил Раим, — допустимое армирование скелета и даже добавление мышечной массы».
Мистер Гаджи вздохнул. Последнее время цены на качественные заготовки резко выросли. Поставщики жаловались на активность полиции и ужесточение законодательства — воровать людей стало небезопасно. Правда, спрос на «бодигардов» позволял повышать цены, поскольку за безопасность богачи готовы были платить любые деньги.
Раньше бизнес Гаджи спасали войны — раненые и свежие трупы поступали в изобилии. Всегда можно было что-то выбрать, а теперь уже не то. Ближайший конфликт происходил в тридцати сутках полета. А это было слишком далеко.
Открылась дверь, и появился взъерошенный Казакис — помощник Гаджи. Оглядевшись, он спросил:
— А с этим субъектом уже все решили?
— Да, Шлиман забрал его. Что у тебя?
— Двое парней помогали Ховерчуку прятать товар. Они сознались в обмен на обещание оставить их в живых.
— Какая у них категория?
— «А4» и «В5»…
— О, дефинитная комплектация. Зря ты раздавал им обещания…
— Но вы-то, сэр, никаких обещаний им не давали, — улыбнулся Казакис.
— А вот тут ты прав. Куда они девали товар? Судя по всему, комплекта на полноценного «бодигарда» у них не было.
— Не было. Они сделали двух уродов и продали их.
— Вот как? И кому понабились эти уроды?
— Одного взял некто Мо-Муг. Для своей дочки. На урода сшили седло, и девочка разъезжает на нем, как
на пони.
— Мягко говоря, не эстетично, — поморщился Гаджи. — Откуда такие подробности?
— Бжезински рассказал. Это через него они вышли на покупателя…
— Этот Бжезински порядочная свинья.
— Человек с такой фамилией не может не быть свиньей, — заметил Казакис, и они с хозяином расхохотались.
Их смех был прерван появлением Майкла Лурье.
— Сэр, у нас ЧП!
— В чем дело?
— На горизонте выплыл очень большой «фаршированный бычок»…
— Говори толком, Лурье! Твой солдафонский юмор мне непонятен! — закричал Гаджи, вскакивая со стула.
— Короче, сэр, что-то вроде огромного чугунного чайника с толстыми стенками… — Лурье был напуган, поэтому никак не мог подобрать правильные слова.
— Да говори нормально, изувер! Что произошло?! Лурье весь затрясся — сказывалось давнишнее ранение на военной службе. Наконец он сказал:
— Военный корабль, сэр. Он нарисовался на правом, фланге.
Леггойн сидел на посту радиоперехвата и с усталой полуулыбкой на лице слушал переговоры персонала станции.
Там царила полнейшая паника и неразбериха. Все кричали наперебой, докладывали начальству о происшествии, а руководство ничего не предпринимало, видимо впав от страха в ступор.
Майор Карпентер стоял за спиной адмирала, готовый в любую минуту выполнить его приказ.
— Майор, успокойте их и скажите, что мы заказчики. А то они, чего доброго, уничтожат все свои запасы или что у них там имеется…
— Есть, сэр.
Один из офицеров-связистов осторожно покосился на адмирала, и Леггойн это заметил.
Он понимал, что этим ребятам не нравилось, как он тут командует, тем более что на нем был штатский костюм. Флотские знали, что перед ними большое начальство, но все же отсутствие знаков различия вызывало у них недоумение.
«Им бы только из пушек стрелять», — усмехнулся про себя Леггойн.
— Все готово, сэр. Они ждут нас, — доложил Карпентер.
— Как вы объяснили, кто мы?
— Я сказал — ответственные заказчики.