«Первый» ничего не видел, ничего не понимал и ничего не слышал. Он только страдал и жаждал пищи.
— Пошел вон, бродяга. Чего смотришь? Иди отсюда, пока я не вызвал полицию! — послышался чей-то голос.
Все существо «первого» возликовало. Вот он шанс испытать минутное удовольствие и еще на несколько часов отдалить новые голодные судороги.
— Чего смотришь, тварь?! У меня в доме ружье — так и знай!
Вот он мягкий, вот он податливый, такой нежный — сам просится быть съеденным. Старик, конечно, но в нем есть достаточно плазмы, чтобы забыться на несколько часов.
«Первый» сделал бросок и обволок чужое тело своей голодной оболочкой.
Словно ключ к незнакомому замку, он подобрал тонкое колебание, которое заставило раскрыться это теплое тело, растаять, как свеча, и одарить «первого» своей жизненной субстанцией.
Голодные спазмы отступили, и им на смену пришли покой и дрема.
«Первый» блаженствовал на волнах удовольствия Он убил еще одного и убьет тысячи и миллионы, лишь бы не испытывать этих страшных мучений.
«Я завоюю весь мир в обмен на одну-единственную тихую смерть… Я жажду смерти, как никогда не жаждал жизни… Кто из смертных не желал быть бессмертным и кто из бессмертных не желал перемен?»
Треск сгорающего трупа вернул «первого» к незнакомой реальности. Пищи больше не было. Лишь обугленная оболочка того, что минуту назад было живым существом.
Теперь это была только остаточная форма. «Первый» мог поглотить и ее, но форма трудно разлагалась. Сейчас в этом не было необходимости, поскольку вокруг хватало живых людей — их можно было пить, как из моря.
«Первому» стало настолько легко, что он вспомнил о чем-то бесконечно далеком…
Дыхание летнего вечера. Полумрак заплетенной плющом беседки и шепот. Горячий шепот, который обжигает лицо и заставляет сердце колотиться с неимоверной силой.
— Ты знаешь закон, Замилах… Если победишь ты, я стану твоей навеки, а если Алоиз, я буду вынашивать его детей.
— Нет, принцесса, ты останешься моей.
— Это только слова, Замилах. Ты же знаешь, что Алоизу нет равных. Он убьет тебя. Поговаривают, что он заключил договор с черным Магрибом. Он посвящает Магрибу свои жертвы, и Магриб помогает ему.
— Но я тоже могу заключить такой договор… — страсть сжигает Замилаха, и он готов на самый отчаянный поступок. — Я заключу договор и отдам ему свою смерть!
— Не говори так, Замилах! Я не стою такой страшной жертвы!
— Стоишь, моя принцесса. Ты стоишь тысячи таких смертей. Тебе я отдам жизнь, а смерть моя достанется Магрибу…
«Первый» равнодушно пролистал картину поединка. Крики толпы, блеск мечей и отрубленная голова Алоиза с оскаленными зубами и уставившимися в небо глазами. А затем предательский удар в спину — жрец Магриба обманул его и подослал убийцу.
«Не верь посулам Магриба…» — это была последняя мысль Замилаха, перед тем как стать вечным рабом.
Знакомая жесткая волна коснулась «первого», и он ощутил приближение собратьев.
Они стонали и плакали, терзаемые голодом. Почувствовав состояние «первого», они остановились. Постояли немного, завистливо вдыхая жалкие остатки, и двинулись к дому, где нашел свою пишу «первый».
Вот дверь, ведущая на кухню. Она затянута сеткой, чтобы надоедливые мухи не проникали внутрь. «Второй» и «третий» прошли сквозь нее — долгий мучительный голод превратил их в молочную дымку.
Легкий холод пробежал по полу и докатился до ног старой слепой женщины, сидевшей в кресле-каталке.
— Роберт, это ты? — с некоторой тревогой спросила она.
Слепые чувствительнее здоровых людей, и миссис Ферти не была исключением.
— Роберт, отзовись, ты меня пугаешь!
Но в ответ только тишина и могильный, студивший ноги холод. Миссис Ферти одернула плед, но и это не спасало от сквозняка.
— Кто здесь? Воры? — Миссис Ферти попыталась встать, но у нее ничего не получилось, — Роберт! Роберт! Вызывай полицию! У нас воры!
Силы оставили ее, и она упала обратно в кресло.
— Господа, не убивайте меня, умоляю вас. У нас нечего взять — мы бедные старики! Вон там, в верхнем ящике комода, вое наши сбережения, возьмите их! — Миссис Ферти потянулась руками, указывая на комод. — Еще на столе стоит бронзовая статуэтка — можете взять ее… Она старинная и стоит дорого. Сто кредитов, а может, все двести…
Никто не ответил миссис Ферти, и она замолчала, понимая бесполезность своих слов.
— Должно быть, вы убили моего Роберта…
Она начала тихо плакать, а беловатый туман стал подниматься по ее обездвиженным ногам, окутывая ее всю, точно саван. Послышался треск, и тело миссис Ферти стало чернеть и изгибаться, словно попавшее в печь городского крематория.
«Второй» и «третий» делили пищу на двоих, и их удвоенная жажда в мгновение ока превратила труп жертвы в тонкий прах.
Эдвард вышел из машины и огляделся. Старая часть города ему нравилась. Выход на центральную площадь, ряд кирпичных домов. Эдвард был ценителем старинной архитектуры, хотя это и не входило в его служебные обязанности.
«Эльдорадо», — прочитал он название гостиницы, с крыльца которой как раз спускался служитель.
— Это к нам, Илзе, выходи. Должно быть, гостеприимство — одна из черт местных жителей.
Илзе самостоятельно открыла дверцу и выбралась из машины, как раз в тот момент, когда старый Джордж подошел к гостям.
— Приветствую вас, господа. Милости просим в «Эльдорадо» — самую уютную гостиницу во всем городе, — Джордж поклонился так низко, что Эдвард подивился такой гибкости старого лакея. — Прикажете взять чемоданы?
— Прикажу, — согласился Эдвард и протянул слуге ключ от багажника.
— Ну что, Илзе, ты готова?
Эдвард подставил локоть, и его спутница церемонно на него оперлась.
Они проследовали до вестибюля, словно королевская чета, и остановились перед стойкой портье.
Увидев таких важных персон, он схватил авторучку и замер перед раскрытой регистрационной книгой.
— Мистер и миссис Бьюк, — произнес Эдвард, и портье стал быстро писать, выделывая на бумаге замысловатые росчерки и закорючки — в душе он был художник и каллиграф.
Захлопнув книгу, портье вынул из ячейки новенький ключ и, показав его гостям, положил на стойку.
Старый Джордж подоспел вовремя и, схватив ключ, спрятал его в карман форменной куртки.
— Эй, любезнейший, а где наши вещи? — спросил Эдвард.
— Все здесь, сэр, — улыбнулся Джордж, указывая на нагруженную чемоданами тележку.