Солнце появилось над крышами домов, и последняя карета отъехала от крыльца.
— Его светлость вернулись? — с надеждой спросила Сара Бакленда.
— Сожалею, ваша светлость, еще нет. — Даже грозный дворецкий Херриард-хауса после полных событий последних двадцати четырех часов выглядел усталым.
Сара понурилась. В какую переделку вляпался Уэссекс на сей раз? И чем она может ему помочь?
— Да наверняка он сейчас гуляет с простым людом и вернется, когда ему заблагорассудится, — принужденно улыбнулась Сара. — Скажи слугам, чтобы они пока не убирали, и передай Нойли, что сегодня ночью она мне не нужна. Думаю, все вы устали не меньше меня.
Сара поднялась по лестнице в свою спальню. Закрыв двери, она сорвала с волос перья и драгоценности и разбирала пряди до тех пор, пока светло-каштановые волосы не рассыпались по плечам. Тогда она с облегчением тряхнула головой, радуясь свободе, и начала раздеваться.
Черт бы побрал этого человека! Где опять носит ее мужа?
Уэссекс неуклонно настигал Ратледжа, однако по-прежнему не сомневался в том, что маркиз — не тот предатель, которого он должен найти.
Когда Стриж начал выдыхаться, Уэссекс остановился, чтобы взять свежего коня в одной из конюшен «Белой Башни», и приказал вернуть Стрижа в Дувр — поскольку если ему самому суждено будет вернуться вообще, то вернется он именно туда. Герцог торопливо нацарапал шифрованную записку Саре, долго смотрел на свое послание и в конце концов сунул его в камин в общем зале трактира. Слова — опасная штука, когда доверяешь бумаге то, что может попасть в чужие руки скорее, чем к адресату.
Передохнув совсем немного, Уэссекс снова пустился в путь по следу человека, который казался уже не существующим.
Поздним утром следующего дня Уэссекс добрался до Дувра и с облегчением узнал, что Ратледжа там нет. Ни одно английское судно в эти беспокойные времена не заходило открыто во французские порты, но Испания пока оставалась нейтральной, и Уэссекс не раз отправлялся во Францию через Испанию. Но Ратледж, похоже, не сделал этого — ни единый человек, покинувший Дувр за последние три дня, не подходил под описание его внешности.
Уэссекс со все возрастающим раздражением смотрел на оживленный порт.
«Он вообще мог погибнуть. В Лондоне, по дороге… да у человека есть тысяча возможностей расстаться с жизнью. Напрасно Уорлток так уверен, что Ратледж удрал на континент!»
Но что-то подсказывало Уэссексу, что Ратледж жив и умудрился опередить его, хотя герцог решительно не мог понять, почему этот человек бежал.
«Будь я лордом Ратледжем, что могло бы заставить меня бросить все и сбежать в ночи?»
Уэссекс рассмотрел такие причины, как деньги, положение и преданность революции, и отмел их все. С первым и вторым у Ратледжа все было в порядке настолько, насколько мог пожелать разумный человек. А что до третьей причины, то не такой уж Ратледж дурак. Богиня Революции уничтожала всех влюбленных в нее, а Франция не была дружелюбна к английским аристократам, даже тем, что перебежали на ее сторону. То, как Франция приняла печально известные послания лорда Байрона в «Газетт», лишь подтверждало это. Нет, Ратледж не столь глуп, чтобы верить в теплый прием во Франции.
И все же он бежал.
Оставался шантаж. Кто-то где-то нашел рычаг, с помощью которого заставил Ратледжа действовать именно так. Уэссекс подумал, что это также подтверждает — Ратледж не предатель, и уж конечно не он много лет назад погубил Эндрю, герцога Уэссекса. Вряд ли есть рычаги, которые могут действовать добрых двадцать лет.
Ратледж не был предателем. Герцог знал это.
Но ему были нужны доказательства.
Ему был нужен Ратледж.
* * *
Герцог Уэссекский сидел за столом в «Луне и фонаре», самом большом (и единственном) трактире в Тейлто, маленькой рыбацкой деревушке, похожей на сотни других, разбросанных по этому болотистому краю. Тейлто выделялась среди прочих тем, что была важнейшим местом, откуда «Белая Башня» переправляла агентов во Францию. Уэссекс знал это, и Ратледж, несомненно, тоже. И если маркиз собирался тайно и без промедления отбыть во Францию, то отплыл бы именно отсюда.
— Добрый вечер, капитан.
Седой старик — один из местных рыбаков — подсел к нему без приглашения. Уэссекс вяло махнул рукой трактирщику. Тот поспешил к ним с оловянной кружкой и поставил ее перед рыбаком. Ну конечно, все то же местное пойло — пиво, щедро сдобренное джином. Запах премерзкий.
— Слышал, вы хотите прогуляться по морю? — продолжил рыбак.
Так оно и было. Но сейчас у Уэссекса не было ни пароля, ни знаков, которые помогли бы ему на континенте воспользоваться помощью «Белой Башни». Придется импровизировать.
— Да. У меня важные дела на востоке. — Порывшись в кармане, Уэссекс положил на стол несколько золотых гиней.
У рыбака глаза на лоб полезли при виде золота, и Уэссекс прекрасно понял, о чем тот думает. Где есть несколько монет, найдется и побольше, а тело, сброшенное в воды Ла-Манша с хорошим камнем на шее, не скоро всплывет, чтобы дать показания перед местным мировым судьей.
— Кажется, я знаю, кто сможет тебе помочь, капитан.
— Буду весьма признателен, — сказал Уэссекс, пальцем пододвигая золото к старику. — И еще больше буду признателен, если ты дашь мне кое-какую информацию.
В Париже моросил мелкий дождь.
Илья Костюшко, стоя у окна казармы, мрачно уставился в серое небо. Ходили слухи, что гвардию отправят в Луизиану вместе с новым наместником. Илья сомневался, что Наполеон пошлет свой изнеженный парадный полк так далеко, но что-то и в самом деле затевалось. Гвардию три дня назад заперли в казармах и выпускали только на дежурства и смотры, и Илья никак не мог выяснить почему.
У него были важнейшие сведения для английской разведки, но передать их не удавалось. Он играл здесь роль солдата, и то, что он просто шпион, не спасет его, попадись он в гражданском, да еще если оставит пост. Если не запорют до смерти, то повесят.
Но дело было слишком срочным, тем более что несколько предыдущих попыток передать информацию сорвались. Потому Илья устроил себе громкий проигрыш в кости и пошел в уплату дежурить вместо Стефана в конюшнях.
Любой полк, который не ставит охраны у своих конюшен, быстро лишится всех лошадей, а скакуны польской гвардии славились повсюду, потому их всегда тщательно охраняли. Чуть-чуть опия во фляжке с бренди — и дело сделано: его напарник Яношик начал клевать носом и что-то бормотать. Костюшко втащил его внутрь и заботливо укрыл попоной. За сон на посту полагалась порка, и потому, даже если Яношик проснется до его возвращения, он не признается в своем проступке. Если же повезет, то Илья успеет слетать в парижский центр, передать сообщение и вернуться прежде, чем его хватятся.
Он быстро расстегнул мундир и вывернул его наизнанку. Освободился, насколько можно было, от обмундирования, а поверх оставшейся одежды набросил темный плащ. Час был поздний, погода мерзкая. И то и другое ему только на руку. Костюшко пошел быстро — но не побежал, чтобы не привлекать внимания. Эту премудрость он постиг давным-давно, еще в те времена, когда надеялся самолично добыть свободу своей стране.