Мы прошли через всю обитель и вступили в один из тоннелей. Тут оказалось прохладно и я немного перевел дух. На потолке росла какая-то светящаяся плесень, так что шли мы не в темноте.
В стенах время от времени попадались металлические двери. Мой провожатый остановился у одной из них. – Брат Владимир! – сказал он и довольно громко постучал. – Ты у себя? Тут новенький явился! – Пусть входит, – ответил ему голос сильный и низкий. – Иди, – монах одобряюще улыбнулся.
Я толкнул дверь и вошел. Тут был стол с горящей свечой, стулья около него, на стене висела полка с книгами, под ним виднелось ложе, покрытое одеялом. Обстановка выглядела на самом деле келейной. – Садись, – брат Владимир сидел за столом. Одежду его составляла та же серая ряса с пятнами на груди и рукавах. – В ногах правды нет.
Я сел. Глава обители Созерцающих глядел на меня пристально, в прищуром, и под этим взглядом я чувствовал себя довольно неуютно. – Что привело тебя к нам? – Желание стать одним из вас, – ответил я, сожалея, что не расспросил Деметрио подробнее. Кто знает, вдруг мне сейчас начнут задавать каверзные вопросы, заставят произнести какой-нибудь символ веры или пересказать штук сто заповедей? – Хорошее желание, – брат Владимир кивнул. – Думаю, мы можем его исполнить. Но для начала я должен узнать, кто ты такой?
К этому вопросу я был готов. Топая по пустыне, я состряпал вполне правдоподобную легенду. Она вряд ли обманула бы профессионала, но монах выслушал историю о Герхарде Майнингере и его несчастьях спокойно. – Понятно, – брат Владимир кивнул еще раз. – Если даже помыслы твои нечисты, то ты обманываешь не нас, а Бога, так что оставим это на твоей совести. До вечера тебе придется попоститься в Пещере Одиночества, а на закате мы совершим ритуал посвящения. Ты получишь рясу и келью… – Как? – я не смог сдержать удивления. – И никаких испытаний? Обрядов? Больше ничего не нужно будет сделать? – Ах да, совсем забыл, – глава обители Созерцающих Красоту Бога улыбнулся, – вступающий в наше братство отказывается от всего мирского, что принес с собой. Сейчас я провожу тебя к брату-казначею, и ты сдашь ему все имущество. – Все? – о подобном Малезани меня не предупреждал. Знай я об этом, устроил бы тайник снаружи и оставил там все ценное, а только потом заявился к монахам. Теперь придется лишиться оружия и денег. – Все, – решительно кивнул брат Владимир, – до последнего гроша. Пойдем.
Отступать было поздно и поэтому я покорно поплелся за главой обители. Он шагал быстро и легко, а мне только и оставалось пялиться в его бритый затылок и предаваться горестным мыслям.
Брат-казначей обнаружился после того, как мы спустились по вырубленной в скале лестнице и некоторое время блуждали по коридорам. Судя по всему, монахи соорудили тут целый лабиринт. Оставалось задуматься – на кой ляд им тогда дома снаружи? – Ну что, будущий брат, – сказал брат Владимир, когда казначей открыл дверь в огромную пещеру, уставленную сейфами, шкафами и стеллажами, – здесь ты расстанешься с греховностью, принесенной из внешнего мира. Уродство отпадет от тебя и останется красота…
Мне так и хотелось сказать "Намек понял", но я сдержался и принялся избавляться от "уродства". При виде пистолета монахи издали сдавленное восклицание, а когда я вытащил из внутреннего кармана комбинезона пачку федеральных купюр, на брата-казначея напала икота. – Много грехов скопил ты в мирской жизни, – сказал брат Владимир удивленно, – и тем почетнее будет от них избавиться…
Я только засопел и начал снимать одежду. Вот вернуть все себе, когда я соберусь удрать из обители, будет вполне почетным делом. Замок на двери болтался хлипенький, с ним справлюсь даже я.
Голым оказалось неожиданно холодно. Рана, подставленная воздуху, зазудела. – Пойдем, – проговорил отец Владимир. – Для начала зайдем к брату-лекарю, он посмотрит твое ранение, а потом я отведу тебя в Пещеру Одиночества, там ты пробудешь до вечера…
Я с тоской вспомнил, как недавно, на Картере, грезил о мягкой постели и роскошном ужине. Об этих мечтах, судя по всему, придется забыть на неопределенное время.
Земля на первый взгляд выглядела мягкой, но после того, как я поелозил в ней руками пару часов, пальцы оказались ободранными, а местами порезанными. Другого же способа уничтожения сорняков, кроме прополки, в обители Созерцающих не признавали.
Пройдя очередную грядку, я распрямился и потер натруженную поясницу. В оранжерее, где монахи выращивали овощи, было жарко и сыро, как в парилке, хотя после Линча я чувствовал себя тут не так плохо. – Что, брат Герхард, устал? – спросил меня работающий на соседней грядке брат Иаков, пожилой, с лысиной и брюшком. – Ничего, привыкнешь… – Только и остается на это надеяться, – промычал я в ответ и вновь опустился на колени. Осторожно, стараясь не тревожить все еще побаливающую рану.
В обители я жил третий день и пока только привыкал к здешнему размеренному существованию. Начиналось все с подъема до рассвета, потом шла молитва в общем зале, очень скромная, без всяких церемоний, за ней утренняя трапеза. Утро посвящалась работам, после обеда некоторые монахи разбредались по домикам во дворе – созерцать красоту. Я пока до этого не допускался и даже не знал, чем они там занимаются.
На время созерцания мне обычно находили еще какую-нибудь работу.
Вечером следовала еще одна молитва, после нее – сон.
Вообще, все тут выглядело довольно странно. Я не заметил никаких икон или священных изображений, даже книг в обители не было. Ничего показательно религиозного не происходило, обычные, повседневные вещи, сон, еда, работа, за исключением молитв.
Даже посвящение в сан состоялось буднично. Мне задали пару вопросов, после чего вручили серый балахон вместе с прочими шмотками и отвели в пустовавшую ранее келью.
Утром следующего дня разбудили и повели на молитву.
Сам я пока ориентировался в тоннелях довольно плохо. – Брат Герхард, – голос брата Владимира, прозвучавший от входа в оранжерею, заставил меня распрямиться. Глава обители говорил негромко, чуть пришептывая, но так, что его всегда слушали. – Да, брат Владимир? – я отряхнул ладони от земли.
– Пойдем со мной, – сказал он негромко. – Пора показать тебе, как мы на самом деле служим Всевышнему…
Мы вышли из оранжереи и направились к одному из домиков во дворе. Большой ключ, извлеченный отцом Владимиром из-под балахона, со скрежетом повернулся в замке. – Заходи, – пригласил глава обители.
Еще не войдя, я ощутил запах краски, настолько резкий, что в носу зачесалось. Домик состоял из единственной комнаты, в центре ее расположился самый настоящий мольберт, а рядом, на низком столике – кисти, краски, еще какие-то штуковины. – Вы рисуете? – более дурацкий вопрос трудно было придумать, но в этот момент я понял, откуда те разноцветные пятна на одежде братьев. – Не просто рисуем, – ответил отец Владимир, – мы созерцаем красоту Бога и пытаемся выразить ее на холсте… Взгляни!
Передо мной был набросок. Над темной холмистой равниной, в которой я узнал местную пустыню, восходила крупная золотистая луна. Небо было агатово-черным, с сотнями разноцветных звезд.