Кто-то, попавший в кадр спиной и плечом, помог женщине раздеться.
– Госпожа Крок, ваш муж знал о цели ваших поездок? – сухо спросил голос, в котором Ирена с удивлением узнала голос Семироля.
– Не-ет…
– И не догадывался? И никогда не связывал сообщения о новых жертвах с вашими поездками?
– Не-ет… Он очень хороший… челове-ек…
У Ирены когда-то была студентка с такой вот тягучей манерой разговаривать. На студенческой конференции ее доклад вместо трех минут занимал тридцать, публика то смеялась, то зевала, то разбредалась по буфетам…
– А ваши дети, госпожа Крок?
– Они… в частной школе… хорошей… хорошей… закрытой…
– Поездки бывали неудачными?
– Да… каждая вторая… или третья…
– Сколько всего было РЕЗУЛЬТАТИВНЫХ поездок?
Женщина на экране сглотнула.
Ирене вспомнился гофрированный шланг, до смерти напугавший ее в далеком детстве. Шланг лежал поперек садовой дорожки и подергивался в такт перепадам давления; шланг был толстый и черный, неживой и живой одновременно, лоснящийся и жирный, маленькой Ирене показалось, что он хуже любой змеи, страшнее паука, что лучше умереть, чем переступить через него, и она с плачем кинулась обратно, и несколько раз просыпалась ночью оттого, что шланг, упругий и ребристый, приходил к ней во сне…
Немолодая темноглазая женщина с медленной, как болото, речью. Шланг. Девочка, с плачем убегающая по садовой дорожке…
Ирене сделалось противно; она подняла голову, ища взгляд Семироля, молча испрашивая у него разрешения прервать неприятный просмотр…
– …Госпожа Крок, вы помните дом у дороги, Большое Шоссе сто сорок семь?
Прошла целая секунда, прежде чем Ирена вздрогнула.
Номер ЕЕ дома…
Женщина недоуменно молчала.
– Это был период, когда вы встретили третьего, того, кого вы называли «червячком»…
Женщина забегала глазами. Стиснула пальцы.
– Вспоминайте – дом у дороги… Там собака и машина в гараже… Вы пользовались машиной. Вы прикормили собаку…
Женщина улыбнулась. Стянула с головы серый вязанный берет, высвобождая очень длинные, с проседью волосы:
– Там и, это, и вправду никто не жил… собаку я прикормила… могла бы отравить, но это жалко…
– Вы вспомнили?
– Да-а…
– Сколько времени вы там прожили? В отсутствие хозяйки?
– Летом неделю… И в октябре… Неделю…
– Муж по-прежнему думал, что вы в командировке?
– Да-а…
– Что вы жгли в камине?
Женщина молчала. Ее лиловый свитер был весь покрыт катышками свалявшейся шерсти; свитер когда-то был теплым и элегантным, Ирена вдруг подалась вперед, разглядывая стилизованный виноградный лист на тощем дамочкином плече…
Когда-то, может, полгода назад, а может, в другой реальности, свитер принадлежал Ирене. Виноградные усики складывались в ее инициалы, то была работа на заказ, институтские дамы отмечали обновку и щелкали языками…
Бедный свитер.
«Тетя Ирена, а разве это были не вы?..»
Тогда, в доме, у нее не было времени – да и надобности – перетряхивать шкафы в поисках пропавших вещей…
– Его вещи жгла, – неохотно проговорила женщина. – Сперва взяла – хотелось… А потом… ненужные тряпки.
Надо подумать. Надо лечь на кровать, укрыться одеялом, и пусть все они катятся в тартарары…
– Ян!! Выключите…
Подергивался на земле черный резиновый шланг.
Синее мельтешение экрана. Темнота…
– Извините, Ирена. Но вы сами…
Она проглотила горькую слюну:
– Что это?!
– Оперативная съемка… Неофициальное, приватное расследование. У меня есть такие возможности.
– Ее… это ОНА? Она под судом?
– Ирена. Обратите внимание на дату… Прошел почти месяц.
– Суд закончился?!
– Суда не было.
Ирена молчала. Мучила свои пальцы.
– Ирена… Она больше никого не убьет. Вам этого мало?
– Почему… меня… судили? А ее нет?!
Семироль снова прошелся по комнате. Перемотал кассету, вытащил ее из магнитофона, аккуратно водворил на место.
– Потому что уже спустя час после съемки эта женщина… – Ирене показалось, что Семироль замялся, – покончила с собой.
Они встретились глазами
– Ирена… Поезд ушел. Ваша реабилитация невозможна. Но и маньячки больше нет. Все.
Она молчала. Разглядывала свои ногти, и каждый из них казался ей равнодушным розовым лицом.
* * *
Однажды утром Анджей выбрался из постели, сияющий, как елочная игрушка:
– Мне приснился сюжет! Для тебя! Отхватишь «Вулкан» не глядя, и всего-то за час работы, сюжет-то какой!
– Какой? – спросила она.
В халате, накинутом на голое тело, со следом от подушки на щеке, с вдохновенным огнем в глазах, Анджей источал запах сонного мужчины, колоритный, подернутый свежестью и одеколоном натуральный запах…
– Слушай… Представь – толстая рыбина глядит из глубины, со дна, как на тонком льду занимаются любовью двое… А лед совсем тонкий. Лед – как нежная кожа… Он прогибается согласно каждому движению. Рыба глядит изнутри – и ничего не может понять, хотя лед почти прозрачный…. Колеблется. Живое зеркало… Как подвижные стенки бокала. Как мягкая стеклянная простыня… Влюбленные доходят до экстаза – и он лопается, он же слишком тонкий, и оба проваливаются в воду, но не перестают любить друг друга…
Анджей сделал эффектную паузу.
– А где сюжет? – спросила она, помолчав.
Он демонстративно посмотрел на часы:
– Десяти минут тебе хватит? Чтобы сообразить?
Она помолчала еще. Вздохнула:
– Хорошенькие сны тебе снятся… Приготовлю на ужин рыбу. И, знаешь, давай ляжем спать пораньше…
Анджей ушел на работу, оскорбленный.
* * *
Она не могла собрать разбегающиеся мысли. Она ждала ночи, чтобы методично все обдумать – но спокойно дожить до вечера ей не дали.
После ужина Семироль снова зазвал ее в кабинет; она интуитивно ощутила неприятность – и не ошиблась.
– Скажите мне, Ирена… А где вы все-таки были все эти десять месяцев?
Она не выдержала и села. Опустилась на край кресла; Семироль с удовольствием уселся тоже:
– Видите ли, Ирена… Я навел справки, а у меня достаточно разветвленная сеть осведомителей… Так вот вас ДЕЙСТВИТЕЛЬНО никто не засек. Нигде. Вот странное обстоятельство, и вы так настойчиво скрывали эту информацию от суда… МНЕ вы можете сказать?