– А кто решает, кому быть игрой, кому игроком?
Он так удивился, что даже встал на какое-то время.
– Сам же человек и решает. Своей жизнью. Своей системой ценностей. Я решил стать игроком.
– А ты уверен, что ты игрок? Что в тебя никто не играет?
Он кивнул:
– Ясен пень, пытаются многие. Ты, например.
– Я?!
– Конечно. «Хоть немного побудем вот так… под солнышком». Ты подсознательно выстраиваешь фразу так, чтобы меня эмоционально зацепить.
– Ничего подобного…
– Я не говорю, что ты это специально делаешь. Моя мама тоже говорила, когда я капризничал: ну давай, солнышко, наденем пальтишко, пойдем на уличку…
– Я не знала, – Баффи нервно сглотнула.
– Ты это делаешь не задумываясь. Все женщины так делают.
– Почему именно женщины?
– Чутье у них лучше развито, интуиция. Мужчины рассуждают просто: что мне нужно сделать, чтобы он или она повели себя так, как полезно мне?
– Тебя послушать, так все на свете друг другом управляют. – Баффи убрала с лица прядь ярко-каштановых жестких волос.
– Да. – Арсен остановился и взял ее за руку. – Помнишь, я тебе рассказывал про моих щенков?
– Помню.
– Даже мои щенки мной управляли. Они вели себя как живые. Будучи всего лишь последовательностью кодов. Но вели себя, как будто им страшно и грустно без меня. Как будто я им нужен. Они мной манипулировали, Ира.
Она молчала, глядя ему за плечо. Дико верещали воробьи на тополе.
– Ты когда-то верил в нарисованных щенков, – сказала тихо. – А теперь даже в живых людей не веришь.
– А это, извини, какая-то пафосная дичь. Я сказал, что скучал по тебе, ты мне нужна.
«Неправда».
Вот же блин. Он забыл отключить «Пиноккио». Он так привык к этому ощущению, на самом краешке восприятия, чувству, смутно похожему на разницу кислого и соленого: «Правда – неправда»…
– Ты мне нужна, – повторил он на этот раз для себя, а не для нее.
«Неправда».
Тогда он сосредоточился, пытаясь разобраться в сказанном и сделанном. Что не так? Он балдел когда-то от Ани, ее орхидей, ее головы, похожей на каштанчик, но Аня была изначально недосягаема. Марьяна была рядом, руку протяни, и он использовал Марьяну как полигон. Она оказалась обыкновенной игрой на двадцать четыре концовки. А Ира? То есть Баффи? Что она такое?
Он вспомнил Максима. Тот всегда много и охотно говорил о своих женщинах, часто врал и, уличенный «Пиноккио», смеялся: ах, я увлекся. Но у него в самом деле было несколько жен, бесконечный поток любовниц, он говорил: женщины должны приносить нам только радость и никогда – наоборот…
Баффи смотрела печально и укоризненно. Арсен отвел глаза.
– Ты очень изменился, – сказала Баффи.
Я цифровой, а значит, свободный, подумал Арсен. Вот в чем дело: я изменился. Я стал похож на Максима. Я стал равен Максиму, а это накладывает некоторые обязательства.
Теперь он смотрел вниз, в лужу, и видел Баффи – отражение ее головы высоко-высоко в небе.
– Тогда я пойду, – сказала она тихо и очень жалобно.
– Береги себя, – отозвался он.
– Ага.
Он обнаружил, что все еще держит ее за руку. Неловко выпустил. По-прежнему не глядя на него, Баффи пошла прочь, обратно к метро, – он только сейчас заметил, как стильно она одета, как украшают ботинки на высоких каблуках ее и без того длинные ноги и какая она вся статная, будто точеная, вот только идет неуклюже, спотыкается, из-под подошв разлетаются брызги и подгибается правый каблук.
В любую минуту, когда захочу, я могу вернуть ее, подумал Арсен. Эта мысль на корню убила росток сожаления, уже готовый проклюнуться. Уходящая Баффи потерялась среди толпы. Почти сразу забыв о ней, Арсен подошел к краю тротуара.
Это была тоже игра: выбирать машину и приказывать водителю остановиться. Арсен давно не пользовался своей мышью с отрезанным штекером, она пылилась, ненужная, под столом. Он гонял теперь курсор мысленным взглядом: чтобы найти и запустить нужную утилиту, хватало долей секунды. Так, что у нас здесь: поток рухляди… Вау, в третьем ряду идет «Майбах». На «Майбахах» он еще не катался, не успел…
Из второго ряда, подрезав кого-то, вывернул мотоциклист. Просигналили сразу несколько машин. Мотоциклист, как ни в чем не бывало, остановился перед Арсеном и даже ухитрился не окатить его талой водой из мутно-серой лужи. Арсен увидел, что это девушка; большой шлем полностью закрывал ее голову, делая мотоциклистку похожей на большого муравья в карнавальном костюме.
– Привет, – Арсен мигнул, вызывая информационную программу. Долгополая Анна Васильевна, девятнадцати лет…
– Привет, – девушка подняла щиток. Из глубины шлема на Арсена глянула Аня – еще более осунувшаяся и бледная, чем обычно. – Садись.
– Ты купила мотоцикл? – Он уселся у нее за спиной, приятно пораженный. Отключил «Правду жизни», чтобы не тормозила.
– Шлем там возьми и надень, – сказала она рассеянно. – И держись хорошо. Быстро поедем.
Шлем Арсену понравился. Он сразу почувствовал себя Дартом Вейдером. Правда, говорить было сложно; он убрал щиток.
– Эй, ты помнишь Баффи?
– Ничего не слышу!
– Баффи помнишь? Ту девчонку, которая в лагере бросила игру?
– Арсен, не слышно ничего! Потом!
Мотор взревел на неразумных, чрезмерных оборотах. Аня ехала излишне рискованно, по мнению Арсена. Нарушала. Превышала. Вырвавшись на шоссе, припустила так, что он даже испугался. Тем более что сейвов в реале до сих пор так и не существует.
– Эй, потише, гонщица!
– Ничего не слышно!
Аня гнала и гнала. Объезжая пробки, петляя, вылетела на какую-то забытую, перекрытую дорогу и, чуть скинув скорость, через десяток километров свернула вообще не пойми куда – на проселок. Здесь дорога шла рытвинами, и Аня остановилась.
– Мобилку давай! – прокричала она, приподняв забрало шлема. Никакой надобности в крике уже не было – вокруг было тихо, слишком тихо, учитывая близость многомиллионного города.
– Зачем тебе? – Арсен стащил шлем, чтобы немного отдышаться.
– Ну дай на минуту!
Арсен вытащил телефон и протянул ей. Аня быстро глянула на монитор, потом содрала крышку и быстрее, чем Арсен успел вмешаться, вытряхнула на землю аккумулятор и чип.
– Ты что делаешь?!
– Ничего, – сказала она с некоторым сожалением.
И прыснула ему в лицо вонючей жидкостью из баллончика.
* * *
Он пришел в себя на столе – оттого что холодное и липкое прижалось к голому животу. Он дернулся. Руки были связаны, ноги тоже, и лежал Арсен в одних трусах.