— Здравствуй, добрый человек, — сказал Варан, не вылезая из саней. — К Приморкам я правильно еду?
Человек у костра молчал. Варан только сейчас увидел, что рядом лежит, опутанная веревками, туша морской козы. Охотники, особенно с добычей, всегда смотрят неприветливо, подозревая в каждом встречном любителя легкого мяса.
— Путник я, — Варан развел руками, показывая, что ножа в ладони не прячет. — Еду к Приморкам. Далеко?
— Недалеко, — охотник наконец-то разжал узкие бледные губы. — Проезжай, старичок. Прямо по вешкам, от развилки направо — будут тебе Приморки.
— Погреться не пустишь?
— А разве холодно?
— Да уж не жарко, — Варан улыбнулся. — Что ж ты, мужик, старика безоружного боишься? Съем я твою козу?
Охотник отвернулся. Он был очень молод, в его глазах Варан действительно казался стариком и действительно, может быть, безоружным.
— В ней костегрыз, — сказал охотник, глядя себе под ноги. — Проезжай.
— Эге, — Варан перевел взгляд с парня на тушу у огня и снова на охотника: — Брось. Себе дороже.
Парень помотал головой:
— Нет. Я ее добыл… Дома жрать нечего. Я его вырежу.
Варан выбрался из саней. Коротко проиграл тягунам «отдыхать». Мушки сбились клубком, загудели, затрещали, вытирая тонкими ногами прозрачные крылышки.
— Помочь? — спросил Варан.
Парень посмотрел удивленно:
— Ты чего, дед?
— Какой я тебе дед, — Варан подсел к костру, скинул рукавицы, протянул руки к чахлому огоньку. — Я путник, бывалый, можно сказать, человек…
— Ты тоже?
Варан удержался от резкого движения. Очень медленно поднял голову:
— А у вас тут часто ходят путники?
— Да проезжал один… С неделю назад. Совсем старый. У нас ночевал в доме…
— Огонь разводил?
— А ты откуда знаешь?
— Обычай такой с Побережья. В Степи тоже принято…
— А ты откуда знаешь?!
— Бродил я и на Побережье, и в Степи…
Парень смотрел на него, забыв про свое копье, про козу, про костегрыза.
— Врешь, — сказал, будто защищаясь. — Нигде ты не был.
— А он? Тот путник, он тоже врал?
Парень отвел глаза:
— Нет. Он… не врал.
— Ушел он? Или… — Варан задержал дыхание.
— Ушел, — парень снова смотрел в огонь. — Одну только ночь переночевал.
— С почтарем?
— Нет. Караван за горы шел, так он с караваном…
— Когда?
— Я же говорю — с неделю…
Варан поднялся:
— Ты костегрызов когда-то гонял?
— Нет.
— И взялся?! Ну дурак…
Парень забормотал что-то обиженно и зло, но Варан не слушал. Подошел к козе — туша лежала на боку, и внутри ее, под обращенным кверху вздувшимся боком, что-то явно шевелилось и слышалось потрескивание. Варан брезгливо поморщился. Бродячая Искра удалялся и удалялся, проклятый караван нес и нес его по направлению к горам…
Неподалеку дышало и перебрасывало камушки холодное море. В стороне от костра «шкура» покрывалась инеем; парень был седой с головы до ног. Варан тоже был седой — и, в отличие от одежды, его борода никогда уже не оттает.
Он тряхнул рукавом. Узкий длинный нож вывалился в ладонь; Варан положил его лезвием в костер. Парень смотрел во все глаза.
— По какой дороге ушел караван?
— По тракту.
— Другой караван скоро?
— Не знаю.
— И как тебя угораздило взять козу с костегрызом?
Парень насупился. Ничего не ответил.
— Сюда, — потухшим угольком Варан нарисовал крест на круглом боку козы. — Сюда ударишь копьем, когда я скажу… Только сильно бей, не бойся ей шкуру попортить… Если собственная шкура хоть немножко дорога… Готов?
Парень двумя руками взялся за копье. Побледнел. Посмотрел на Варана; кивнул.
— Ну, — Варан надел рукавицы, взял нож из костра, — Император в помощь!
Треугольный наконечник копья с треском пробил козью шкуру. Чмокающий звук эхом отразился от ледяного потолка над головами, и вернулся, и вернулся опять.
Из кровавой пробоины в шкуре взметнулась темно-красная медуза с режущей кромкой по краям студенистого купола. Парень-охотник вскрикнул. Медуза сжалась в комок — будто в предсмертной судороге; на самом деле одним таким сокращением костегрызы отнимали человеку руку. Варан дождался, пока купол с зазубренной кромкой не раскроется снова, и пырнул в самый центр его раскаленным ножом…
* * *
— Не будет каравана, — сказал почтарь. — Или сам отправляйся, или сиди и жди. А что? Слепи себе домишко, с месяц продержишься, а там потеплеет.
— Спасибо, — Варан снова влез в сани. — Некогда мне ждать.
— Смотри, ночь идет! Замерзнешь и тягунов погубишь…
Вместо ответа Варан вытащил губную гармошку и проиграл своей упряжке «вперед».
Тракт оказался дорогой, настоящей дорогой, а не кротовым лазом в снегу. В Приморках Варан накормил тягунов салом и сахаром. Прозрачные крылья жужжали уверенно и мощно.
Караван идет медленно, останавливается у каждого домишки, поджидает отставших, подолгу отдыхает и запасается пищей. Между бродягой и его преследователем — шесть дней…
Провожая его, молодой охотник сказал с тоской:
— Я бы с тобой ушел. Видит Император — ушел бы…
— В чем же дело? Пойдем.
Парень удивился. Долго молчал, помогая Варану ладить упряжку.
— А тот… Сказал, что, мол, оставайся, на одном месте лучше, родина, и все такое…
— Сам решай. Захочешь — уйдешь. Как я ушел когда-то.
— Так ведь, — руки парня, привычно пристегивавшие тягунов к шлеям, замедлили движение, — невеста у меня. Она не уйдет — у нее мать больная, и вообще… что это такое — баба в пути? Не бывает…
Варан вдруг разозлился. Это не было раздражением, не было минутной вспышкой — это был настоящий приступ ярости, холодной, трезвой.
— Решай, чего ты хочешь, — сказал он, отстраняя парня от упряжки. — Если просто бродить, бездельничать и кормиться сказками — тогда да, тогда лучше жениться. А если…
Парень хлопал глазами. Ему всю жизнь казалось, что бродяга — именно тот, кто бродит, бездельничает и кормится сказками; он не понимал, почему гость вдруг захлопнулся, как дверь, не оставив ни щелочки доброго расположения.
— Ты боишься смерти? — спросил Варан.