Либо идти вперед.
Варан снова ткнул черную руку палкой. Рука почти не дрогнула; она лежала, залитая грязью, раскрытой ладонью вниз. Кисть вела к локтю, локоть, надо полагать, — к плечу…
Четыре с половиной дня между ним и Бродячей Искрой. А если возвращаться — будет снова неделя; остывающий след легко потерять. Особенно на людных перекрестках. Особенно когда боишься каждого караванщика — вдруг он уже продал тебя, вдруг ему уже заплатили люди Его Незыблемости Императорского Столпа…
Но ведь неизвестно, есть продолжение у гати — или чудовища в схватке своей уничтожили ее на день пути вперед!
Туман впереди и не думал подниматься. Наоборот, спустился ниже.
Варан поудобнее перехватил палку и перескочил на тыльную сторону гигантской черной ладони. Ладонь ушла в глубину под его весом, зато приподнялся локоть; Варан перескочил снова. Плоть чудовища громко лязгала под его сапогами — не то броня, не то чешуя, не то хитиновая кожа. Туман сомкнулся за спиной, и не было видно края гати — но и впереди не показывалось ничего обнадеживающего, только черным холмом приподнимался бок поверженного чудовища. Вскочив на этот бок, Варан поскользнулся и еле удержал равновесие. Огляделся; второй руки лежащего не было видно, зато тянулось, распластавшись по болоту, сетчатое в прожилках, в пучках свалявшихся перьев — крыло…
Цепляясь за жесткую морщинистую кожу, Варан подполз туда, где должна была быть голова чудовища. Труп покачивался, погружаясь все глубже; в клочьях тумана Варан едва разглядел острый подбородок, почти человеческий, и кривой клюв, широко открытый, как будто владелец его все еще кричал. Остальное скрывала грязь.
Варан перепрыгнул на крыло. Звук был такой, будто рвется толстая паутина; Варан полз на четвереньках, спотыкаясь об острые надломленные кости, о жесткие маховые перья. Крыло заканчивалось, а гати все не было. Туман будто издевался — приподнимался понемногу, потихоньку, а гати не было, не было — только все та же грязь, растревоженная трясина, и кое-где — выпученный над ее поверхностью мутный болотный глаз…
Крыло мертвеца было единственной преградой между Вараном и жадной густой глубиной, из которой нельзя вынырнуть, — в которой можно только тонуть. Он прекрасно понимал, что пути назад нет; добравшись до края крыла, он лег на живот и пополз, умоляя трясину повременить и выдержать его хоть минуту — как держала черный крылатый труп.
Трясина не слушала. Варан, в отличие от трупа, двигался, отталкивался локтями и коленями, и трясина хватала его, как застывающий клей хватает муху. Идиот, думал Варан, выбираясь и снова увязая. Пожалел двух дней… Стоило оставлять Нилу, чтобы захлебнуться теперь в грязи?
Стоило бросать вызов Подставке?
Стоило?..
Рука его схватила твердое. Край кладки — размозженный, но устойчивый, верное дерево, дорога…
Он выполз на гать и долго лежал, обессиленный, как перемазанная медом муха.
* * *
Поселок стоял на скале такой крутой, что улиц почти не было — были лестницы. Дома, выстроенные наподобие ласточкиных гнезд, выходили фасадами в одну сторону — вниз по склону. Народ здесь обитал суровый и подозрительный. Грязный, страшный выходец из болота не имел шанса быть принятым на ночлег.
К ночи похолодало. Широкая лестница, вырубленная в скале и заменяющая поселку главную улицу, взялась льдом и стала опасной. Варан шел от двери к двери, стучал в дверь палкой и отходил на безопасное расстояние — нередко хозяин появлялся на пороге в сопровождении сторожевой змеи.
— Добрый человек, пустите путника на ночь. Погибаю…
— Проходи мимо.
— Я ищу…
Угрожающее шипение. Закрытая дверь. В какой-то момент Варан вдруг испугался — а что, если Бродячая Искра пришел в этот поселок, и не нашел пристанища, и замерз — либо скатился по лестнице вниз, переломал кости и умер в канаве…
— Добрый человек, пустите путника хоть на пару часов. У меня есть деньги, я заплачу.
— Проходи, страшилище, спущу змею…
— Скажи, к кому мне идти? Кто пустил к себе путника три дня назад?
Стук закрывающейся двери.
Варан присел на ступеньку. Его «шкура» застыла сосульками, лицо было покрыто слоем грязи, палка в руках выглядела, как посох; его вид в самом деле мог напугать кого угодно. Следовало не ломиться в каждую дверь, а хорошенько подумать — что сделал Бродячая Искра, войдя в этот поселок?
Медленно, выверяя каждый шаг, Варан двинулся вниз по главной улице — по обледенелым, с выбоинами ступеням.
Пахло дымом. В каменном желобе шелестела незамерзающая речушка, берущая начало, по-видимому, из болота. Варан опускался все ниже и ниже; кое-где в окошках — круглых дырках в скале — зажигались огоньки.
На перекрестке Варан остановился. Отсюда открывался вид на соседнюю скалу, покрытую снегом. За скалой остывало красное закатное небо. В ущелье уже стояли сумерки; долина, лежащая еще дальше, затянута была дымкой, где-то там брел по дороге, или ехал на повозке с почтарем, или уже разводил огонь в очаге гостеприимного дома тот, ради кого Варан бросил Нилу…
Не ради него, поправил он сам себя. Ради правды. Ради того, чтобы знать. Ради просьбы Подорожника.
Он снова присел на камень, и на этот раз ступенька показалась ему страшно холодной, холоднее льда. Все, что казалось таким важным — дороги, как прожилки на дереве, огонек, рождающийся в очаге, маг, рождающийся в счастливом доме, — поблекло и потеряло смысл.
Время необратимо.
Время.
Он старик. Он устал.
Лестница уходила вниз. Варан сидел, свесив руки между коленями. Озноб, мучивший его весь сегодняшний день, уходил. Пустота понемногу наполнялась теплом.
Он устал — и теперь наконец согреется и выспится. И не надо никого ни о чем просить — ему уже тепло, он уже спит.
Перед глазами кружились белые и голубые огоньки. Ожерелья вели хоровод сами с собой — прекрасные, живые ожерелья…
Варан открыл глаза. Веки казались раздувшимися, как подушки. Уже не сомневаясь, что замерзает, он подумал, что унизительно умирать сидя. Пусть ползти — но двигаться. Только не сидеть и не ждать.
И он пополз по лестнице вниз — опираясь о ступеньки руками и ногами.
И на повороте, на самой околице селения, увидел впереди путь через ущелье — две толстые цепи, протянутые над пропастью. Рядом с цепной дорогой стоял домик, но не высеченный в скале, а сложенный из камней.
Квадратное окошко светилось.
* * *
— Ну, живучий, — сказал перевозчик не то с завистью, не то с обидой. — Тут, бывало, зазеваешься — и обморозился, страшное дело. А тебе — как змеюке, прости меня Император. И пальцы шевелятся. И нос не отмерз.
Варан сидел за хлипким деревянным столом. Перевозчик кормил его пустой кашей, запивать давал кипятком — по цене, впрочем, лучших кабаков столицы; перевозчик оказался падок на деньги, и это спасло Варану жизнь.