Покидая свой замок, он переоделся. Теперь на нём были кожаная куртка, короткие штаны, мягкие сапоги выше колен — всё аспидно-чёрное. Тонкий плащ крепился у горла чёрной эмалевой застёжкой.
— В чёрном-пречёрном лесу… — пробормотала я с нервным смешком. — На чёрной-чёрной поляне…
— Что?
— Ничего…
— Боишься?
— Кто, я?!
— Ну вот и ладненько.
Он стоял передо мной, и теперь мы действительно были одного роста. Максимилиан поднял руки ладонями вперёд — будто собираясь поиграть со мной в «ладушки». Я повторила его жест, и наши ладони встретились. Я невольно вздрогнула: у некроманта были очень холодные руки.
— Когда почувствуешь, что пора, просто шагни вперёд, — пробормотал Максимилиан. — Всё имеет изнанку, Лена. Всё имеет изнаночную сторону…
Его белое лицо заколебалось, будто отражение в воде, будто марево над костром. У меня зашумело в ушах; кожа Максимилиана становилась темнее, глаза светлее, волосы из белых сделались ёмно-русыми…
Я узнала себя. Это я стояла передо мной, и мои руки касались моих ладоней…
Я шагнула вперёд — и свалилась со скамейки.
* * *
Мы оказались стоящими посреди той же комнаты — кабинета Оберона. Той самой, но здорово изменившейся; пол был затянут густым ковром из переплетающихся цветных корешков, нитей, петелек, а поверх него накрыт слоем тумана, зыбкого, неровного. Сгустки его чередовались с почти прозрачными «окнами».
Я посмотрела на Максимилиана. Вопреки моим страхам, некромант остался прежним, в меня не превратился. Надо думать, и у меня белые патлы не отросли.
— Ищем, — сказал Максимилиан. — Шкаф.
Из-под портьеры, прикрывавшей книжный шкаф, тянулись целые гроздья, жгуты ярких, мерцающих в тумане ниточек. Максимилиан сорвал ткань раньше, чем я успела крикнуть: «Осторожно!» Взвилась туча пыли, но больше неприятностей, к счастью, не случилось: открылись книги на полках, опутанные, пронизанные нитями.
— Вот они, изнаночные связи, — пробормотал некромант. — Давай разбирать.
Он принялся снимать с полок том за томом. Яркие нити тянулись за книгами, тусклые рвались, будто сгнившие тонкие корешки. Максимилиан брал в руки одну верёвочку за другой, ощупывал их, пытаясь отделить от общей путаницы. Нити шевелились, как струи дыма в воздухе, как волосы утопленника под водой, тянулись за его руками и пытались ускользнуть из его рук; мне стало не по себе.
Я взялась за посох и, ощутив его в ладонях, немного осмелела. Навершие мерцало красным. Смутная опасность грозила отовсюду.
Я огляделась. По всему кабинету Оберона, вдоль стен и на потолке, тянулись нити, толстые и тонкие, целые и рваные. Казалось, тут поработал сумасшедший электрик или безумный паук. Большей частью нити были собраны в пучки и протянуты аккуратно — наверное, потому, что указы и решения, принимавшиеся в этом кабинете, были правильными и справедливыми. И только вокруг книжного шкафа царила путаница. Может быть, в этом были замешаны авторы книг? Или читатели, когда-то использовавшие их мудрость не по делу?
Три или четыре лёгкие нитки, будто шерстяная пряжа, обвивались вокруг моей шеи. Двигаться не мешали. Я взялась за них — от прикосновения они истончились и пропали, но стоило мне разжать руку — появились снова.
Немного освоившись в комнате, я выглянула в окно. Изнаночное Королевство казалось блеклым, сумрачным, вовсе не таким, как настоящее. Я видела людей, суетящихся на крепостной стене, и знала, что каждый из них опутан нитями и узелками, хотя разглядеть их с такого расстояния невозможно…
— Ты будешь мне помогать или нет?!
Максимилиан сгрузил с полок уже половину книг, больших и маленьких, в кожаных и матерчатых переплётах. Я не сразу заставила себя взяться за светящиеся нити; на ощупь они оказались очень разные — шершавые и заскорузлые, скользкие, как шёлк, пульсирующие, как трубочки с горячей водой; иные расползались в руках, как гнилые травинки. Это были причины, следствия, обрывки когда-то прочных связей. Две книги, одинаково большие и толстые, оказались прочно пришиты друг к другу — автор одной был учеником автора другой, оба жили в незапамятные времена…
Подсвечивая себе навершием посоха, я заглянула в самую глубь шкафа. Туда, как в тёмную пещеру, уходили нити; я нащупала странный томик. Чёрный кожаный переплёт местами будто истаял, из-под него проглядывал то картонный, совсем простой, то медный с прозеленью, то жёлтый из непонятного материала. Вся книга казалась слепленной из фрагментов и лоскутков, и непонятно, как всё это держалось вместе.
— Книга-оборотень, — сказал Максимилиан. — Испорченная.
Он бесцеремонно выхватил мою добычу. Лопнули две-три старые нитки, другие потянулись за книжкой, будто лазерные лучи, — откуда-то с потолка, с пола, от двери…
— Ого, — сказал Максимилиан.
Он плюнул на палец и потёр обложку. Чёрный кожаный переплёт на миг сделался серым и снова вернул себе прежний цвет, картонные «заплатки» потемнели. Проступило название — «Чердак Мира», частью тиснённое золотом, частью отпечатанное типографской краской на картоне. Совсем недавнее воспоминание проскользнуло, будто солнечный зайчик, по дну памяти — и пропало раньше, чем я успела его ухватить.
— Здесь свежие нити, — пробормотал Максимилиан. — Молодец, Ленка.
И он принялся пролистывать страницы, то жёлтые, то белые, украшенные старинными гравюрами и аляповатыми детскими иллюстрациями. Эта книга напоминала модницу, нацепившую одновременно бальное платье, лыжную шапочку, звериную шкуру, бикини и рясу. От каждой страницы тянулись нити, и они путались, свивались в клубок, рвались, но одна нитка выделялась среди всех. Она прошивала книгу, она держала на себе весь спутанный клубок других нитей, и даже на ощупь была тугой, как струна. Максимилиан ловко выделил её, ухватился и, скользя по нити пальцами, проследил до самой двери. Там нитка уходила вниз, в полный узелков «ковёр», и пропадала в тумане.
— Начало есть, — пробормотал Максимилиан. — Давай распутывать дальше.
* * *
Выбравшись на лицевую сторону мира, мы несколько минут сидели на подоконнике, глядя на солнце и ничего не делая. Всё-таки приятно осознавать, что настоящий мир, не изнаночный, такой яркий и светлый.
— Ты раньше бывал на изнанке?
— Нет, — нехотя признался Максимилиан. — Чтобы туда войти, надо в ком-то отражаться.
— И чтобы выбраться?
— Обязательно.
— А можно выйти на изнанку — и не суметь вернуться?
Максимилиан помолчал, глядя на крепостную стену. Там блестела сталь, время от времени начальственно взрёвывала труба.
— Там люди принца-деспота.
— На изнанке?
— На стене… Всё можно, конечно. Можно поскользнуться на гнилой сливе и шею сломать.