— Слушай меня, жена. — Голос мой понемногу освобождался от хрипотцы, слово «жена» вышло убедительным и тяжёлым. — Тебе лучше быть вдовой, нежели изгнанницей при живом муже.
Она не сразу поняла. Я вскинул подбородок — привычным, но порядком подзабытым движением. Спесивый жест потомственных Рекотарсов.
— Если ты поверишь этому лысому отродью и пойдёшь на предательство, я отрекусь от тебя, Алана. И сам прыгну в колодец, лишь бы не быть обязанным жизнью… лишь бы не выжить за счёт несчастья других.
Ой, какая оглушительная тишина. Обморочная. Потрясённая.
— Эгоист, — с усмешкой проронил Чонотакс. — Но как высокопарно выражается…
Аланины глаза сделались совсем чёрными. Всклокоченный, нервный, на грани срыва подросток, девочка-истеричка…
— Это всё, — сказал я мягко. — Мне нечего добавить.
Пауза. Танталь и Эгерт молчали, глядя в пол… Нет, они смотрели на меня. С ужасом.
Их ужасает моё решение?
Или они ужасаются сами себе — ведь только что, сию секунду они были на волосок от того, чтобы «благословить молча»…
Алана длинно всхлипнула.
— Жаль, — проговорил Чонотакс Оро. — Как жаль… Идёмте.
* * *
Я плохо помню, что было дальше.
Солль шагнул вперёд и поднял меч, но обитая шёлком дверь распахнулась сама собой, и створка оказалась сильной, как крепостной таран. Эгерта швырнуло на меня — я едва сумел задержать его падение. По дому прошёлся порыв ветра, заплясали занавески, захлопали двери, казалось, комната распахнула рот и жадно вдыхает воздух, а мы — всего лишь мошки, несомые потоком…
На мгновение вспомнилась обезумевшая жёлтая река.
А потом дверь, обитая шёлком, захлопнулась, но уже за моей спиной. С характерным звуком закрывающейся ловушки.
— Тория! — отчаянный голос полковника Солля.
…Мягкий ковёр пригасил падение, но голова, не так давно разбитая, отозвалась болью и темнотой в глазах. Некоторое время я видел только свою руку — и руку Аланы, которую мои пальцы ни за что не хотели выпускать.
— …и приятная беседа скрасила наше ожидание…
Незнакомый голос. Чей? В комнате не может быть никого, кроме Тории, Чонотакса и нас, беспомощных, неспособных его остановить…
В нескольких шагах от моего лица утопали в ворсе дорожные сапоги. Щедро присыпанные пылью.
— …будем продолжать немую сцену?
Другой голос. Сварливый и желчный; обладатель его сидел на подлокотнике приземистого кресла, и голова его лежала, как на блюде, на широком гофрированном воротнике.
Прижимая к себе Алану, я сел. Поднялся на одно колено, отполз к стене. На нас не обращали внимания.
Безумие? Я схожу с ума?!
— А-а-а, — сдавленно выдохнул Черно Да Скоро.
Он стоял, опершись о широкий стол. Он казался самым старым во всей комнате, а ведь большинство собравшихся разменяли, по-видимому, вторую сотню. Он держался за грудь и шумно, с присвистом, дышал.
— А-а-а… Конечно. Как я мог предположить, что господа призраки пропустят последний акт… Последнюю сцену нашего маленького представления? Под названием «Тук-тук» — «Кто там?» — «Откройте»?..
— Не бойся, — шёпотом сказал я Алане.
Она дрожала.
— Я рад всех вас видеть. И вас, — Черно Да Скоро поклонился обладателю пыльных сапог, — вас, великий маг Ларт Легиар, победитель Мора, Сражавшийся-с-Чужаком…
— Великолепный гобелен, — отозвался тот, задумчиво изучая стену. — У меня были произведения такого класса, два-три, не больше…
Половина его лица оказалась съедена сплошным слоем шрамов, и один глаз смотрел слепо, зато другой — язвительный — похож был на затаившуюся в глазнице осу. Это и есть Ларт Легиар?!
— Ретано, мне страшно, — шёпотом сказала Алана.
— Великолепный гобелен, — с удовольствием повторил великий маг. — Помнишь, Марран?
От окна обернулся высокий старик… впрочем, сейчас я не назвал бы его таким уж старым. Человек неопределимого возраста — так было бы точнее.
Черно Да Скоро поклонился ещё ниже:
— И вас, господин Скиталец, он же Руал Ильмарранен по кличке Привратник, он же великолепный Марран…
Я уставился во все глаза — теперь уже на Скитальца.
— Этот гобелен, — сказал ещё один незнакомый голос, негромкий, одним звуком своим вселяющий спокойствие, — принадлежал в своё время моему учителю Орлану…
— И вас приветствую! — Черно Да Скоро отвесил шутовской поклон чуть не до самого пола. — Славный декан Луаян, опять-таки победитель Мора, автор столь нашумевшей книжки-жизнеописания…
Я привстал, оглядывая комнату, и впервые в жизни увидел госпожу Торию.
Мать Аланы была фантастически красива. Годы не испортили точёного лица, шея не оплыла и не потеряла форму, и россыпь крупных родинок скорее украшала, нежели портила её. Тория спала, сидя в кресле, — лицо, во всяком случае, оставалось расслабленным, опущенные ресницы темнели двумя правильными полумесяцами, и в память о пытках, потерях и безумии в уголках рта лежали две глубокие непоправимые складки.
Потом я увидел ладони, покоящиеся у Тории на плечах. И поднял глаза.
Декан Луаян, отец Тории и дед Аланы, стоял за спинкой кресла, и морщинистое лицо его было непроницаемым, как маска. И как-то само собой выяснилось, что, пока он там стоит, за госпожу Торию не надо опасаться.
Черно да Скоро нервно, взахлёб рассмеялся:
— Все здесь, все! Не отворачивайтесь, дражайший Орвин, предпоследний Прорицатель, ибо вас я приветствую тоже!
Орвин сидел в углу, за туалетным столиком. И недоверчиво глядел на собственное отражение — темноволосый, изящный, нервный. Рука его то и дело трогала бледную шею — как будто в поисках несуществующего медальона.
— Ты забыл поприветствовать меня, — желчно проскрипел тот, чья голова покоилась на широком воротнике.
— Прошу прощения! — Чонотакс поклонился с нарочитым раскаянием на лице. — Приветствую вас, великий маг Бальтазарр Эст, славный не менее, а может быть, и более, нежели любой из здесь собравшихся…
В противоположном углу тяжело завозился полковник Солль. С трудом поднялся на ноги; вероятно, у меня сейчас точно такое же лицо. Совершенно безумное…
Я вдруг понял, что в комнате висит неестественная тишина. Ни звука со двора, ни дуновения ветра, ни стука двери в доме.
И все чего-то ждут.
Черно Да Скоро пошатнулся. Опёрся о стол — и разом потерял всю свою весёлость.
— Вы призраки, — сказал он глухо. — Вы не в силах остановить меня… даже ты, Луаян. Твоей власти над Торией давно нет…