– А деньги?
– Деньги выплачиваются по окончании съемочного дня, – невозмутимо ответила Оксана и, не дожидаясь нашей реакции, повернулась спиной.
Похоже, мы попали в ловушку!
Потерянного времени было слишком жалко, чтобы уходить без оплаты. Нам ничего не оставалось, кроме как тащиться обратно в павильон и выполнять указания режиссера. Потянулись новые дубли, еще унылее предыдущих… Репетиция! Мотор! Брак по звуку! Перезаряжаем пленку!.. На лице режиссера была написана злость и ненависть к собственной работе. Актеры мечтали об ужине и кровати. Операторы и люди с микрофонами на палках смотрели с нескрываемым отвращением и усталостью. Счастливее всех были те, кто сидел за огромными пультами в мягких креслах: некоторые из них уже уснули.
Завершился, наконец, последний эпизод из расписания у двери. Неужели можно по домам?! И снова нет. Объявили, что планируется доснять еще несколько сцен.
– А кто недоволен, тот пойдет в соседнюю студию сниматься в «Золушке из Капотни»! – остроумно объявил режиссер. – Они там с шести до часу ночи работают и спят здесь же!
Народ, назначенный сидеть за столиками «ресторана», распустили, а нас, самых «счастливых», оставили еще как минимум на час, снова изображать светскую беседу и элегантно попивать из залапанного бокала теплый, липкий, приторный лимонад с испарившимся из него газом.
– Мне кажется, это никогда не кончится! – прошептала Татьяна.
Я тоже начала приходить к такой мысли. В одном из перерывов между дублями, когда я с голодухи стянула с тарелки на грязном столе листик салата (остальное уже было съедено), тетка‑реквизиторша обвинила меня в жадности и прожорливости. После этого стало окончательно ясно, что все хуже некуда. Даже мысли об Овсянкине не помогали. В конце концов, мне расхотелось домой: уже стало просто все равно, где мы сегодня будем ночевать…
И в этот самый момент объявили, что съемки окончены.
Наконец‑то! Неужели я буду вознаграждена за свои труды?!
Мы с Танькой бросились к Оксане за деньгами. И получили… по 300 рублей!
– А почему так мало? – ошарашенно спросила подруга.
– Всегда так! – ответила тетка.
На ее мерзкой физиономии читались невинность и удивление. Видимо, ничего странного в том, чтобы вкалывать тринадцать часов подряд за триста рублей, Оксана не находила. Ведь у нее‑то зарплата была совсем другой! А тут речь шла всего лишь о массовке!
…По дороге домой мы с Татьяной не разговаривали: не было сил. Не знаю, как она, а я даже не думала ни о чем. Все окружающие люди, прохожие, пассажиры метро, продавцы и милиционеры казались мне огромной массовкой какого‑то гигантского фильма, которая только делает вид, что живет реальной жизнью. В голове бессмысленно вертелось имя Бориса Овсянкина, не порождая уже никаких эмоций. Перед глазами стоял образ жареной курицы.
До дому я добралась в одиннадцать часов вечера.
Из дневника Тани Шмаровой
«15 июля 2010.
…Только к вечеру более‑менее отошла от вчерашних съемок. Это просто ужас! Пока тусовалась там, сто раз пожалела, что позволила Ульяне втянуть себя в эту ерунду! Целый день сплошного унижения – и хоть бы деньги за это платили! По‑моему, работы хуже, чем в массовке, невозможно придумать. Уборщицы и то получают больше денег и уважения. Но самое удивительное, что есть глупые люди, которые каждый день таскаются на съемки за 300 р. и воображают, что станут звездами! До тех пор, пока существуют эти дураки, не уважающие себя и готовые вкалывать бесплатно, нормальным людям ничего не заработать в массовке.
Кстати, за отсидку в зрительном зале во время съемок телешоу тоже платят 300 р. Об этом мне сказала Ульяна. Она же у нас собирается на съемки какой‑то дурацкой передачи про суд, ее этот Овсянкин пригласил! Звала и меня с собой, ну уж нет, тут я пас, у меня есть занятие поинтереснее, чем просиживать попу, глядя на всякую ахинею!
Если бы я сама не передала Ульке это письмо, ни за что бы не поверила, что артист может заинтересоваться статисткой! Хотя… я и сейчас не верю. Что‑то во всем этом не так. Подвох какой‑то. Впрочем, Улька в восторге, она, кажется, уже заочно влюблена в этого Бориса (хотя ни я, ни она, ни мои родители ни разу не слышали о таком актере). Про Ищенко вообще не вспоминает. И про Елисея этого тоже… если он вообще существует. Зато про платье свое пурпурное, которое где‑то увидела, никак не может забыть. Вбила себе в голову, что может быть хороша только в нем. А я что‑то так ей рассочувствовалась, что решила дать в долг все, что заработала аудитом за это время. Наверно, еще и у любимого займу, когда ему аванс выдадут. Уверена, он мне не откажет, он такой славный! Пусть Ульяна купит себе это платье, раз без него жить не может! Подруга же все‑таки!
А что касается нашего сегодняшнего свидания…»
Больше всего я боялась, что платья не будет. Только представьте: почти месяц мечтаешь о вещи, примеряешь, навещаешь ее в магазине, ссоришься из‑за нее с предками, устраиваешься на работу, преодолеваешь всякие трудности… а потом наконец приходишь в магазин с деньгами (мой заработок плюс Танькин плюс ее парня плюс от родителей на карманные расходы) – и оказывается, что твоя мечта уже продана!
Страх оказался напрасным. Все экземпляры платья – от 40 до 50 размера – висели на прежнем месте. Не ушел ни один. У меня даже возникло ощущение, что их никто не мерил. Получается, платье не такое уж и хорошее, так, что ли?
Можно было бы сразу взять нужный размер и идти на кассу, но я почему‑то решила еще раз примерить: вроде как сомневалась, что ли… Переоделась, посмотрела на себя в зеркало. Странно, прежнего восторга не было. Где же королева, которой я казалась себе в прошлые разы?
Нет‑нет, платье было симпатичным. И оно мне шло. Я определенно не отказалась бы принять его в подарок. Но покупать за четыре тысячи?..
Я снова повертелась перед зеркалом. Вот так так! Никаких эмоций! Ощущение такое, будто платье уже год, как висит в моем гардеробе и уже порядочно надоело. Милое – вот и все. Не лучше и не хуже остальных нарядов. Добавить бы поясок, чтобы не было мешковато. И оживить каким‑нибудь другим цветом. С белыми вставками, например, было бы значительно интереснее. А так… Что? Ну платье и платье…
Тут нитка висит. А тут шов кривоват. Да ведь это сплошная синтетика! В жару я в ней буду вся мокрая. И почему только это платье стоит так дорого? Может… просто потому что такие девушки, как я, готовы платить? Но… это несправедливо!
Что такое четыре тысячи, лежащие сейчас в моей сумочке? Наши (преимущественно Танькины) мучения с радиорекламой. Ужасы промоутерства. Гуддэевская соковыжималка. Унижения на съемочной площадке. И немалые усилия моих родителей, встающих на работу каждое утро.