Да не стоит эта тряпка такой работы!
Я быстро переоделась. Побродить еще по «Эдельвейсу»? Ну уж нет. Он мне до ужаса надоел. Надо побыстрее пойти к Таньке, отдать ей ее деньги. И не забыть сказать, что она классная! Какой же самовлюбленной дурой я была, когда не ценила ее дружбу!
Двадцать третье июля началось для меня так же, как и четырнадцатое: со встречи в метро. Только в этот раз имелись три отличия: во‑первых, я была без Таньки, во‑вторых, мы собирались на Соколе, а не на Волгоградском проспекте, а в‑третьих, моей компанией на сегодня оказались одни бабульки. Накрашенная, надушенная, в желтом вечернем платье, на каблуках (первое свидание с Овсянкиным, как‑никак!), я почувствовала себя ужасно неуютно среди платков, самовязаных кофт, двадцатилетних проеденных молью юбок и вставных челюстей. Переписывавший нас бригадир – на этот раз мужчина – даже как будто удивился, что я не старуха. Доведя до места, он собрал у нас паспорта и передал в руки редактора программы. Тот принялся рассаживать народ по зрительному залу: командовал, кому на какой ряд, оценивающе рассматривал, передвигал то вправо, то влево, оглядывал так и этак, велел меняться… Не знаю уж, чем он руководствовался в этой своей рассадке, но точно не внешностью зрителей: будь оно так, я, конечно, оказалась бы на первом ряду, где еще виднелась пара‑тройка молодых физиономий, а тут меня усадили на последний, в самое скопление старушенций. Едва рассевшись, бабки начали беседу:
– Слушай, Зоя! Митрофановна пришла?
– А как же, вон она! Весь наш подъезд пришел! Я самолично каждую обзвонила! Это же надо, такая удача – триста рублей платят!
– Главное, чтоб Валькины не прознали! И эта компания, которая семечками торгует!
– Пускай себе мотаются на Малахова за двести пятьдесят, мы им и слова не скажем! А то запишутся, как в тот раз, за неделю, все места займут, потом не пробьешься!
– Ой, девчат, а я паспорт забыла! Вдруг выгонят?
– Да не выгонят, не боись! Я вот давеча тоже без паспорта пришла, так он ничего, покричал только малость, но деньги отдал. Алексею скажи.
– Ой, боюсь! Вдруг прогонит! Я же из сада сюда торопилась, в пять утра встала, на электричке тащилась, чуть инфаркт не хватил… Уж так боялась, так боялась, что не попаду!
– У Зинки‑то внук – наркоман!
– Да ты что?!
– Опера Мусоргского, девять букв…
– Надо нам, девчата, еще на выборы наблюдателями записаться. Там, говорят, целую тысячу платят!
– Ну и молодежь пошла в наше время…
Стараясь пропускать мимо ушей высказывания насчет нынешней молодежи, я изо всех сил высматривала Бориса. Хотя как я могла его узнать? Мы же ни разу не виделись. Вернее, он‑то меня, конечно, видел, а вот я знала его только как почерк в письме и голос в телефонной трубке – кстати, на удивление приятный голос! Хм… высокий, крепкий, светловолосый… Никто из присутствующих на съемочной площадке не подходил под Татьянино описание. Впрочем, наверное, еще рано. Наверное, Овсянкин гримируется в своей специальной комнате.
Стоило мне об этом подумать, как на мобильный пришла эсэмэска: «Привет! Ты пришла? Я репетирую, скоро увидимся!»
Репетирует! И вспомнил обо мне! Вот это да! Кажется, у меня появился настоящий поклонник! Я ощутила себя почетной гостьей, получившей персональное приглашение на премьеру от исполнителя главной роли… Впрочем, ненадолго ощутила. До тех пор, пока начавшиеся съемки не вернули меня с небес на землю – из воображаемого положения особой гостьи в роль наемного хлопальщика.
«Встать, суд идет!» – наверняка вы не раз слышали эту фразу. За сегодняшний съемочный день ее должны были произнести семнадцать раз – именно столько сюжетов предстояло снять. Зрителям, разумеется, полагалось подниматься по этому приказу. Вставали они также перед оглашением приговора и в финале каждого дела – в общем, трижды за сюжет. Сообразив, что мне предстоит вскакивать с места пятьдесят один раз – это еще при условии, что не придется что‑нибудь переснимать, – я приуныла. А ведь в ходе съемок надо было не только поддерживать свое тело в сидячем положении, но и хлопать, то и дело изображая жуткую заинтересованность в происходящем!
Интересоваться тем временем было особо нечем. Выдуманные судебные тяжбы были невероятно унылы: разводы, дележ имущества, опека над детьми и всякая подобная скукотень. Некоторые из моих престарелых соседок, впрочем, наблюдали за этим театром весьма увлеченно и даже сочувственно, так, словно речь шла о настоящих историях настоящих людей. В перерывах между сюжетами они обсуждали поведение современной молодежи на примере выдуманных персонажей судилища, делились валидолом и гадали, скоро ли домой. Та, что больше всех хотела сняться и бежала на телестудию прямо с дачи, в каждом перерыве ныла, что ей плохо. В конце концов, беспаспортную бабульку вынесли на носилках два санитара вызванной режиссером «Скорой помощи». Ее преждевременное отбытие вызвало в зрительном зале почти такое же оживление, как появившийся за полчаса до того неожиданный запах дыма. «Сидеть!» – рявкнул режиссер в ответ на взволнованные вопли «Горим!!!» и попытки эвакуироваться. Съемкам судебной программы не мог помешать даже пожар.
Изо всех сюжетов, которые мне пришлось посмотреть, более‑менее интересен был только один: молодые супруги, которые развелись через неделю после свадьбы, не могли решить, кому из них достанется совместно нажитое имущество – пара резиновых сапог. Даже не знаю, чем мне понравилась эта история: своей очевидной нелепостью или тем, что роль мужа исполнял молодой человек очень приятной наружности.
«Вот бы это был Овсянкин!» – размечталась я, спускаясь со своего последнего ряда после того, как объявили получасовой перерыв. И почти сразу услышала за спиной голос Бориса. Обернулась – и с радостью поняла, что угадала!
Час спустя мы уже вместе прогуливались по парку. Боря – да, теперь он был для меня просто Боря, ведь актер оказался старше всего на год! – уговорил меня вместе сбежать со скучных съемок. Что и говорить: зеленые глаза Овсянкина, его ласковая улыбка и подкупающее внимание ко мне были гораздо интереснее, чем триста рублей в обмен на потерянный день и стариковское общество!
Боря купил мне мороженое, качал на качелях, рассказывал всякие смешные истории про киносъемки. Подумать только, получалось, что у меня самое настоящее свидание с кавалером – первый раз в жизни! Самое удивительное, что Овсянкин вел себя совершенно свободно, так, словно мы с ним давно знакомы, словно между нами нет огромной разницы, которая разделяет профессионального актера, пускай даже молодого, и девчонку, только мечтающую о сцене. Я поделилась своим удивлением с Борей.
– А разве актеры – это какие‑то особенные люди? – улыбнулся он в ответ. – У них что, две головы или пять рук? Какая разница, кто где работает?
Вот это да! У Бориса совершенно не было звездной болезни! А ведь он был довольно известным актером… По крайней мере, его лицо казалось мне очень и очень знакомым. Где же я видела Овсянкина?