Бежать легко.
Жила бьется далеким пульсом. Еще минута. Или две. Что такое время? Оборот стрелки на циферблате старых часов, которые он взял с собой. Человек простит небольшую задержку…
…прилив.
Голос огня оглушает, и на долю секунды Брокк теряет способность дышать. Он останавливается у стены, растрескавшейся, почти развалившейся, и стоит, вбирая нити вязкой слюны, которая замерзает.
Воет свита, растекается, прячась в норах старых домов. Гулко ухает сердце.
…максимум.
И хруст гранитной подложки, принявшей первый удар огненной волны. Она пробует силы и, встретив плотину энергетических щитов, откатывается.
…спешить.
Перемахнуть через ограду, оставив на усыпанной стеклом вершине ее клок ткани. И оказавшись по ту сторону, втянуть гниловатый рыбный дух.
Саундон.
Гнилые лодочные сараи с обваленными стенками. И древняя, верно видевшая еще исход, баржа, которая завалилась на один бок, да так и лежала, зарастая грязью. Столбы, проволока, ржавые груды железа и стаи грачей, что все еще кружили, оглашая окрестности гортанными криками.
В них Брокку слышался смех.
…время.
Содрать мешающий пиджак…
…ремни плотно въелись в шкуру. И если нарушить целостность оплетки – рванет.
Отправить следом рубашку. Белую ткань ловит ветер, тянет к дырам в ограде, из которых уже выглядывают молчаливые провожатые Брокка. И в слезящихся, задернутых кожаными шторами век глазах их он сам – чудовище верхнего мира.
Вдох. Выдох.
…два замка и код.
Стеклянная ловушка размером с медальон. Она и сделана так же, створки – хрупкое место…
Корсет трещит под когтями. А сила бьется, пьянит… спокойно.
…Инголф должен был дойти.
…и Олаф, взявший себе вторую точку. Впрочем, нумерация условна. И перед глазами все еще стоит тот рисунок, треугольник, растянутый над белым листом, под которым – план города.
…предполагаемая линия разлома.
…и тонкая корка земли, под которой бьется раскаленная лава.
Выдох и вдох.
Время.
На часах уже почти не осталось, и надо решаться, пока волна не пошла на приступ. Она же, чувствуя хрупкость гранита, волновалась. Брокк слышал ее голос.
…и сеть чужой воли, опутавшую жилу.
…Стальной Король шепчет, и голос его вплетается в напевы пламенных струн.
Предательство – мешать своему Королю.
…хрустальная ловушка-шар распадается на две половины.
…пять секунд, прежде чем пламя проплавит оболочку и выплеснется… в лучшем случае пять секунд, о худшем Брокк старался не думать.
Должно получиться.
Он откинул крышку часов, еще дедовых, вяло подумав, что старик явно не одобрил бы сегодняшнюю авантюру.
…предательство.
Вдох. И снова. Выдох – медленно.
Часы легли на камни, и свита, осмелевшая, подобравшаяся на расстояние футов десяти, вытянула шеи. Приоткрылись треугольные рты, полные мелких желтоватых зубов.
…речные камни на берегу.
…и узкие полоски зрачков в лунах-глазах, блеклых, нечеловеческих.
– Не мешайте, – сказал Брокк, и свита зашипела. Самый крупный из подземников подался вперед, на полдюйма всего, и замер, напряженный, готовый равно и напасть, и убежать.
Мешать не будут.
А секундная стрелка замерла. Часы сломались?
Время сломалось, вытесненное огненным штормом, который кричит в тисках гранита, рвется с привязи королевской воли.
Вдох. Выдох.
И створки хрустального шара смыкаются над медальоном, обрывая нити. И Брокк тянется к силе, принимая ее, позволяя изменить себя.
Тело плавится.
Больно.
И лопаются струны кожаных ремней… со звоном падает что-то, катится к подземникам в протянутую раскрытую лапу.
– Стой!
Хотел крикнуть, но сорвался на рык, и неестественно тонкие пальцы сомкнулись на хрустальном шаре, подземники же прыснули в стороны, спеша спастись.
Пять секунд.
Четыре.
И три.
Упасть, покатиться, пытаясь спрятаться за пробитым гнилым боком баржи. Распластаться на земле, дыша тяжело, прерывисто. И заиндевевшая тина расползается по чешуе.
А снаружи, близко, разрывая хриплый хор грачей, раздается взрыв. Пламя выплескивается из хрусталя со стоном, с криком, на который жила отзывается утробным ворчанием.
Натягиваются до предела путы. И гранитные стены истончаются.
Хрустят.
Рождают трещины, которые, расползаясь, сливаются друг с другом… и где-то на краю города, пока медленно, но с каждой секундой ускоряясь, расползается ткань мостовой.
…измена.
…и если не выйдет, то Брокку лучше умереть здесь. Он встает, как умеет, на три лапы, хвостом с трудом удерживая равновесие. Стучит сердце.
Стучат капли по спине, стекают с острых игл, и на бок, лаская чешую прохладой.
Выдох и вдох.
Время замерло. И старая лебедка, проржавевшая, облепленная паутиной, балансирует на ржавом штыре. В мертвой барже пахнет тиной, подземельем и огнем…
…а трещина на мостовой замирает, наполняясь алой лавой.
До краев и выше.
Пламя бьется-бьется, теряя искры с крыльев, раня о гранит, но гранит же ломая. И трещин становится больше. Древний сарай на самой окраине города проседает, вспыхивает, словно свеча.
…и грохочут, сливаясь воедино, три взрыва.
Эхо летит по опустевшим улицам, сбивая крысиные полчища в воду.
…река отступает, пятится от берега, оставляя за собой влажный след водорослей и гнилых коряг. Седые волны карабкаются на спину друг другу, чтобы скатиться, разлететься сонмами брызг. И кружит, пляшет на рытвинах воды баржа. Хрустят борта, но держат.
Серое по серому ползет.
…красное по красному.
Полосы. Полозом жила вздымается на дыбы. И город раскалывается, идет трещинами. Вскипает и снег, и тягучий черный асфальт. Камень вспыхивает и сгорает с тонким немым криком. Уши бы заткнуть.
Кровь из ушей.
Из носа и горла тоже. Металлическая шкура держится крепко, сползает с трудом, выворачивая наизнанку никчемное человеческое тело.
Вдох и выдох.
Пол шершавый под коленями. Камешки впиваются, ранят, но мелкая неуемная эта боль приводит в чувство.
…вставай, ничтожество.