Монах не сопротивлялся. Только лежал без движения, раскинув крестом руки.
— А ну, казачки, пищальнички, — по-вороньему каркнул голос Гмызы с верхнего яруса, — приготовиться! Сейчас попрут окаянные.
Кобелев приподнялся на локте и, вывернув шею, посмотрел сквозь щели надолбов. Татары снова пустила скот впереди себя, а на горе появились турецкие стрелки. На этот раз их было в два раза меньше. Ровно столько, чтобы держать под прицелом бойницы крепости, прикрывая атаку. Суть этой тактики была предельно проста. Понятно, что скот после первого же залпа замечется и может побеждать, но залп уже выпущен, а чтобы произвести второй, нужно перезарядить орудия и ружья. Тут и появляется шанс у атакующих: им как можно быстрее необходимо преодолеть расстояние до крепости. Вцепиться в нее, завязать рукопашную. А если учесть, что защитников крепости горстка по сравнению с войском неприятеля, да вдобавок большая часть стариковского возраста, то такая тактика совершенно идеальна. Всё так, но кабы не атаман Тимофей Степанович Кобелев!
— Гмыза, дать залп по скоту из пяти пищалей картечью. Да чтоб стреляли те, кто всему хужее обучен. Из одной чугунной пушки пальни, но не зарядом, а только порохом. Остальные стрелки пусть сидят наготове да в бойницы не смотрят. Каждая бойница на прицеле у турка!
— Понял, батька. Там, я вижу, за татарами янычары в цепь строятся.
— Сколько их?
— Сотня, может поболе.
— Ну, всё так и есть. Татары пойдут в лоб на крепость с лестницами. Турки-стрелки будут бить с горы, не боясь задеть татарина. А янычары зайдут слева и начнут осаживать завал, где ворота.
— Тогда нам-то чего?
— Деревянные пушки береги до последнего. Думаю, по разу еще пальнут, но не боле. Казаков пожилистее ставь на второй ярус. Может, до рукопашной дойти. Терентия Осипова с десятью ружейниками к воротам. Пусть там залегают, кто где может. К ним дай еще пятерых, чтобы помогали перезаряжать.
— Не многовато ли на ворота? Тут татарвы вон сколько прет!
— Главное — янычар не пустить. Нужно, чтобы Терентий их заставил лечь на землю. Пусть ползают брюхом по грязи. Монаха тоже сюда с его палкой-посохом.
— А с тыла, думаешь, не пойдут?
— Не, там воды в пруду по горло. Да и плот их единственный разворочен. Пойдут только так, как я сказал.
— Понял. — Гмыза пошел по крепости отдавать приказания атамана.
Громыхнула пустым зарядом пушка. Вслед раздалась трескотня четырех пищалей. Скот шарахнулся, попытался развернуться. Но сзади стояли с хлыстами люди. И тогда коровы, быки, телята стали сходить с брода и валиться в глубокую холодную воду Усмани. В разные стороны по реке потянулись целые острова мычащих животных. Только один бык отчаянно не желал сдаваться судьбе. Повернув на татарские цепи, он опустил голову и помчался к берегу. Тяжелые смоляные бока животного страшно вздымались. Бык жадно втягивал воздух расширенными ноздрями. Кольцо в носу бликовало темным серебром. В мощную грудь вонзилось несколько стрел. Но он, казалось, не обращал на это никакого внимания. Взревев, эта гора живого мяса рванула на людей, сметая на своем пути тех, кто не успел отскочить в сторону. Несколько раз вскидывалась рогатая голова, поднимая, калеча, убивая своих погонщиков, пока меткий выстрел турецкого мушкета не оборвал жизнь несчастного животного. Пуля вошла в глаз, и бык рухнул, словно подкошенный в весеннюю грязь, давя своей тушей мертвых и раненых. Татары едва не стали жертвами своей же тактики. Если бы в стаде оказалось несколько таких быков, то потери могли перевесить любые средства. И все-таки сама тактика сделала свое дело. Крымцам и ногайцам, бежавшим с лестницами, удалось преодолеть расстояние до середины реки, не потеряв при этом от пуль неприятеля ни одного человека. Но потом грянул залп из крепости. Первые два десятка срезало косой смерти. Но те, что шли позади, подхватили упавшие лестницы и продолжили наступление. Пока молчали пищали и пушки, из крепости летели стрелы, пущенные саадаками и самострелами. Но напор атакующей лавы погасить им было уже невозможно. Татары неумолимо приближались к стенам. И вот уже первые лестницы взметнулись вертикально и уперлись в надолбы. Вверх, словно проворные муравьи, начали карабкаться люди.
Янычары построились под самой горой в две шеренги и выжидали. Крымцы приняли на себя главную огневую мощь. И когда на стенах завязалась рукопашная схватка, турки пошли в атаку с английскими мушкетами наперевес. А с горы продолжали палить стрелки. Пули их летели в защитников крепости и били в спины своих союзников. Но таков был приказ хана Джанибека, который не привык считать потери. Высоченный монах возвышался над пиками частокола и был выше всех остальных. Издалека он напоминал страшного огромного ворона, разившего своим посохом налево и направо. В него стреляли, но монах был словно заговоренным. Пули не брали его.
Поначалу Савва, как все защитники, переделав посох на лук, выпускал одну стрелу за другой. Но когда первые жердины лестниц уперлись в стены, он скинул тетиву, точный лук, стал опять посохом, но не спутником странника, а страшным оружием воина.
— Да куды ж ты, свиная голова?! — Савва с хорошим оттягом врезал сверху вниз по мохнатой шапке, показавшейся между пиков частокола.
Кобелев смотрел на монаха и переставал поражаться тому, как этот человек идет в бой. Идет, как на праздник, с молодецким огнем в глазах, словно не на явную погибель, а на забаву. То, что он рожден воином, атамана ничуть не удивляло. Удивляло другое. Складывалось чувство, что монах радуется, когда возникает опасность. Кобелев встречал таких людей не раз, но старался держаться от них подалее. Да они и сами-то сторонились людей, выбирая место жизни при монастырях или вообще отшельничество. Но вот грянул гром, пришла беда, зазвенели клинки, засвистели пули, стрелы, завизжали ядра, и эти люди уже тут как тут. Их не может быть много. Но один такой стоит в бою и вообще на войне нескольких десятков опытных казаков. И горе тем, кто оказался не на их стороне.
Посох Саввы перемещался быстрее молнии, убивая, калеча, скидывая в воды Усмани. Но какая река! Под тем местом, где бился монах, уже лежали кучи поверженных тел, и не было уже видно воды.
— Савва, ты повыше, глянь, что там турки? — Кобелев взял на рогатину конец лестницы. Не справился бы больной и старый атаман, кабы рядом не оказался верный Зачепа.
— Пошли турки! — Монах тяжело дышал, но глаза сверкали ратным задором.
— Как идут? — Атаман присел на настил, переводя дух.
— Слева обходят.
— Между ими и татарами есть промежуток?
— Есть.
— Значит, как встанут перед воротами, Джанибек пошлет подкрепление. Боюсь, не сдюжим.
— Потери, атаман, большие. Стрелки многих повыбивали. Казаков от усталости шатает. Там, гляжу, один турок трубкой попыхивает, идет как на ярмарку.
— Это их командир. Они всегда так ходят, чтобы своим подчиненным внушить уверенность.
— Мне бы сейчас да с этим их командиром побеседовать. — Посох Саввы ни на секунду не прекращал свою ужасающую работу.