Затаившийся в засаде Комат озадачился: в сторону городища направлялся всего лишь один человек, да и то страшный по виду оборванец с тощей сумой через плечо. На заросшей волосами физиономии отчетливо просматривались только глаза, но по тому, сколь легко и бесшумно чужак передвигался, Комат определил, что тот хорошо знаком со здешним лесом и обладает вдобавок недюжинной силой и сноровкой. Жестами приказав воинам-помощникам взять незнакомца на прицел, он бестрепетно вышел из укрытия и шагнул навстречу бродяге.
Когда-то эта тропа служила дорогой, соединявшей две оконечности Самбийского полуострова. Кое-где, преимущественно в топких местах, ее даже вымостили дубовыми бревнами, но с течением времени она поросла деревьями и травой и сузилась до размеров малоприметной тропинки, так что теперь о ее существовании знали лишь сембские жрецы да военачальники. Пользовались этой тропою крайне редко, в основном для набегов на временные стоянки тевтонцев. Если же приходилось прибегать к ней для сокращения пути в то или иное нужное место, то обратно возвращались исключительно лесами и нехожеными тропами: дабы не навести тевтонцев ненароком на самый удобный маршрут к городищу.
– Остановись! – повелительно приказал Комат лесному человеку, вскидывая лук. – Кто ты и что тебе здесь нужно?
– Ты уже родственников не узнаешь, Комат? – насмешливо отозвался бродяга.
Воин невольно отшатнулся. Этот голос он мог бы отличить от тысячи других даже в шуме битвы: именно он напевал когда-то ему, несмышленому мальцу, старинные баллады сембов и знакомил с подвигами древних героев.
– Скомонд?! – Язык отказывался повиноваться Комату. – Но ты… ты ведь погиб!
– Тогда можешь считать, что бог Патолло явил мне большую милость, выпустив из своего подземного царства. Да не дрожи ты как осиновый лист! Живой я, живой! Дай руку, и сам убедишься, что я не хладный труп.
– Скомонд… дядя… – Комат шагнул вперед и пал перед лесным бродягой на колени. – Прости, что не узнал тебя сразу!
– Встань, Комат, и давай обнимемся. Давно я не был дома… ох, давно…
Услышав знакомое имя, на тропу высыпали и другие воины. Скомонд, коего давно считали погибшим, для всех слыл героем и примером для подражания.
Анкад, не сводивший глаз с лесных зарослей, облегченно вздохнул, увидев возвращающихся разведчиков, ведших с собой какого-то бродягу. Поэтому стоило лишь тем ступить на территорию городища, как все старейшины во главе с Анкадом, Шутром и криве-кривайто, главным жрецом по имени Небри поторопились навстречу. Когда вайделот Скомонд увидел Небри, его радость от возвращения в родные края вмиг улетучилась. Они были давними соперниками, почти врагами. Скомонд небезосновательно считал, что место криве-кривайто должно было принадлежать ему, просто Небри, оказался хитрее: правдами и неправдами он заранее заручился поддержкой большинства сембских жрецов и обошел поэтому Скомонда во время тайного голосования в Священной роще.
Что касается самого Небри, то тот и вовсе едва не задохнулся от переполнившей душу тревоги. Слава Скомонда, пожертвовавшего собой ради спасения отряда молодых воинов, подняла его на недосягаемую по сравнению с прочими смертными высоту, и вот он вернулся. Теперь единоличному влиянию криве-кривайто на души земляков придет конец. «О, боги! За что?!» – возопил мысленно Небри.
– Я приветствую вас, братья… – торжественно произнес меж тем вайделот и низко поклонился.
Его тотчас окружила толпа встречающих: каждому хотелось прикоснуться к жрецу-герою и сказать ему несколько теплых слов. Наконец Шутр повелительно поднял над головой символ власти – украшенный полированным янтарем серебряный топорик в виде креста, издревле почитавшегося знаком бога Перкуно. Толпа расступилась, и Скомонд в сопровождении старейшин и жрецов проследовал в дальний конец городища, в стоявшую прямо напротив ворот большую избу, где происходили обычно собрания воинов-сембов.
Просторное помещение служило одновременно и примитивным храмом, и общинной избой. В «красном» углу стоял истукан главного бога-вседержителя Окопирмиса. Перед ним на большом деревянном блюде лежали дары: хлебные колоски, гроздья калины, медовые соты, орехи и керамические фигурки разных животных и птиц. Стены общинной избы-храма были увешаны всевозможным трофейным оружием, отнятым большей частью у поверженных крестоносцев. Посреди помещения размещался круглый очаг, обложенный диким камнем, а над ним в изрядно закопченном потолке зияла дыра для выхода дыма. Зимой, дабы изба не выстудилась, дыру закрывали специальной задвижкой.
Все быстро расселись по стоявшим вдоль стен широким массивным скамьям и с интересом воззрились на Скомонда, ожидая рассказа о его похождениях. Но вместо пространных речей тот молча вынул из торбы шкатулку, открыл ее и извлек на свет Божий друзу. Реликвия засияла в его руках подобно солнцу, заставив собравшихся прикрыть глаза руками. Скомонд знал, чем поразить жрецов и старейшин, поэтому перед тем как ступить на старую дорогу, подержал друзу некоторое время на солнце, дабы та напиталась божественной силой.
– Большой Знич! – выдохнули все как один присутствующие, когда, чуть привыкнув к слепящему свету, открыли глаза. – Боги смилостивились над нами!
Вайделот меж тем все так же молча прошествовал к истукану и торжественно водрузил священный огонь на давно пустующую подставку, высеченную из рыбьего зуба. Знич засветился ровно, не мерцая, и правителям сембов показалось, что вместе с его светом в них вливается безмерная сила…
В тот же день решено было совершить обряд жертвоприношения в Священной роще, подле огромной святой липы, росшей там с незапамятных времен. Именно у этой липы сембы традиционно прославляли Окопирмиса и приносили ему в жертву животных, а порой и захваченных в плен врагов.
Согласно древним преданиям, под святой липой жили маленькие мужчины-гномы барздуки. Лунными ночами они выбирались на поверхность земли и посещали больных, несли в закрома и сараи своих почитателей хлеб, хлопотали в их избах по хозяйству. Многие сембы перед сном накрывали стол чистой скатертью и выставляли на нее хлеб, сыр, масло и пиво, приглашая таким образом барздуков отведать их угощений. Если на следующее утро со стола все исчезало, это считалось добрым признаком, а если пища оставалась нетронутой, это говорило о том, что бардзуки перестали любить хозяина данной избы и более не посещают его жилище.
Пока шли приготовления к жертвоприношению, Скомонд посетил баню, постригся, побрился и сменил «наряд» оборванца на чистые одежды. Когда он появился на людях, многие узнали его с трудом. Вместо грязного бродяги глазам сембов предстал убеленный сединами и все еще могучий, просто очень исхудавший муж-воин. Длинные волосы вайделота были перехвачены на затылке кожаным ремешком, на лице остались лишь длинные усы, а белое жреческое одеяние, уже тронутое местами молью, казалось, светилось. Старейшины вручили Скомонду венок из дубовых листьев, и он водрузил его на голову под возгласы всеобщего ликования: все уже знали, что жрец-герой вернул Большой Знич на родину.
…Ветви святой липы в Священной роще были украшены вырезанными из дерева и ярко раскрашенными фигурками главных богов. Бог молнии и грома Перкуно изображался свебами с волосами в виде языков пламени, а юный бог рек, источников и плодородия Потримпо – с венком из злаков на голове. Владыка же подземного мира бог-старец Патолло всегда держал в руках человеческую, лошадиную и коровью головы. Святая липа тщательно охранялась вайделотами и на расстоянии двух шагов была окружена шестами с растянутыми меж них кожаными полотнищами. Во время проведения важных обрядов за эту священную занавесь вправе были заходить лишь криве-кривайто и особо приближенные к нему жрецы. Там же, за полотнищами, всегда горел священный огонь, добросовестно поддерживаемый вайделотами, и жила огромная змея, пьющая молоко из большого сосуда, рядом с которым лежали черепа человека, коня и быка.