Наличные текли рекой из его карманов, чаевые превосходили суммы счетов, он орал «Да здравствует Республика!» на спящих улицах и раздавал конверты бомжам, горланя на мотив «Марсельезы»: «О фонды тайные Отчиииизны!..»
На рассвете, пьяный в стельку, он усадил меня на заднее сиденье «Даймлера», величая «президентом».
Без двадцати семь я обнаружил себя в своей постели, разбуженный внезапно поставленным мне на колени подносом с кофе и круассанами.
Вспомнить, как я здесь оказался, не удавалось.
– Ну ты если загуляешь, то отрываешься по полной, – похвалил он меня. – Давай пошевеливайся, поезд ждать не будет!
Он не дал мне времени даже собрать чемодан. Я только и успел, что рукопись упаковать. Он достал из чехла с маркой Черутти костюм – точно такой же, как у него, только на два размера меньше. Пока я принимал душ, он выгладил его утюгом, извлеченным из саквояжа.
На Северном вокзале я едва успел отлучиться в телефонную кабину, чтобы позвонить в «Клиши-Палас» и сказать Самире, что я прикован к постели приступом гастрита.
* * *
Посреди сада Тюильри я точно так же предупреждаю моего потерявшего голову бухгалтера, что застрял в скоростном метро. Самоубийца бросился на пути.
– Но я слышу птиц!
Большим пальцем свободной руки я зажимаю микрофон трубки. Врать я так и не научился.
В таких вещах. Севшим голосом бедолага сообщает мне, что меньше чем через час у нас встреча с человеком, от которого зависит наше будущее. А у нас ничего не готово с оправданием ошибок по налогам и социальным отчислениям.
– Созвонимся, – говорю я и отключаюсь.
Решительным шагом выхожу из сада, вновь пересекаю улицу Риволи по направлению к отелю «Вестин». Я еще ничего не решил. Первым делом зайду в туалет, приведу в порядок лицо, имидж, душу. Постараюсь показать Полине презентабельный облик. По крайней мере, перемены – пусть и не превосходящие ее собственные.
Мое отражение в тусклом зеркале над раковиной вполне может создать видимость. Я, пожалуй, выгляжу лучше, чем прежде. Не такой хлипкий, не такой бледный, мускулы нарастил. Я лучше питаюсь, загораю на террасе, занимаюсь греблей. Все объяснимо. Ничто не отражает мой внутренний крах. Это мое везение. Или опасность лжи без завтрашнего дня. Что осталось от человека, которого она любила? Какую мечту я еще могу ей подарить, если за этим она пришла?
Открывается дверь, толстый азиат в колониальном костюме, встав рядом со мной, моет руки. Я быстро забираю со столика роман, на который попали брызги. Запираюсь в кабинке, сажусь на крышку унитаза. Мягкий свет, тихая музыка, неплохие гравюры. Пахнет сандаловым деревом с ноткой корицы. Выиграть время. Найти ориентиры. Вновь ввязаться в гонку. Вернуться назад, да, опять, чтобы найти в себе силы идти вперед.
Редки дни, когда я не переживал бы заново абсолютное счастье и столь же абсолютную драму нашей последней встречи. Но она – вправду ли ей хочется вновь пробудить все это между нами? Может ли она, в силах ли? Да, она подала мне знак. Буду рада с тобой увидеться… Мне ли защищать ее от нее же самой?
* * *
Поездка в Оксфорд осталась в памяти как один из самых сумбурных моментов моей жизни.
Уже на Северном вокзале Максим взял дело в свои руки и обходил очереди, размахивая карточкой Министерства внутренних дел:
– Служба безопасности, спасибо.
Он распорядился открыть уже закрытые двери поезда и «эвакуировал» наш вагон, объясняя всем пассажирам, что конвоирует опасного преступника.
– Так ты сможешь спокойно писать.
Он сел напротив меня и с выражением дегустатора спросил, каков сюжет моей книги. Мой уклончивый вид подсказал ему ответ.
– Постой, так это я? Ты пишешь о нас, о Полине? Гениально! Ты имеешь право, теперь это мне не помешает, наоборот! Рассказывай.
Я ответил – как мог твердо, – что он все прочтет, когда я закончу.
– Но постой, тебе же не хватает уймы ключей, чтобы понять героя! Ты ничего обо мне не знаешь!
– Это роман, Максим. Оставь за мной право на вымысел.
– Ладно, пусть, но я должен быть взаправдашним.
– Правда в романе не имеет ничего общего с точностью фактов.
– Да, но если я знаю, что это враки…
– Я пишу не для тебя.
Он надулся. Взял газету с проезжавшей мимо тележки и погрузился в чтение спортивных страниц, хмуро жуя жвачку. Я достал незаконченную главу, попытался восстановить нить повествования, собраться с мыслями. Это был чистой воды сюрреализм – выводить героя, сидя меньше чем в метре от его прототипа, воскрешать прошлое, деля настоящее. Не стоило ли вставить в роман условия, в которых я сейчас писал?
Он вдруг опустил газету:
– А моя встреча с Полиной? Ее ты не можешь выдумать. Вот как это было. Я сопровождал президента на съезд…
– Она мне рассказывала.
Он замер с поднятой рукой.
– Но тебе нужна моя версия, чтобы дополнить ее рассказ. Какой смысл иметь двенадцатицилиндровый двигатель, если ездишь только на шести цилиндрах? Прочисть клапаны, парень. Пользуйся, пока я тут.
Я со вздохом взял блокнот и записал кое-какие словечки из лирического описания его чувств и чувств Полины, когда любовь с первого взгляда настигла их обоих в Антибском порту. Две версии ни в чем между собой не различались.
– Она изменила всю мою жизнь, понимаешь, и в то же время вернула мне детство. Я называл ее mijn zootje… Это значит «моя сладкая», «моя сахарная». Так называла меня мама дома, до того как… до того как все полетело в тартарары. Ну да ладно, про это не пиши, не надо. Они ведь еще живы, мои родители, хоть и не приехали ни разу ко мне на свидание. Нечего сыпать им соль на раны, дело прошлое, я в порядке. Они получают денежный перевод каждый месяц, вот так. Хлавное – Полина. Знаешь, я всегда был ей верен. После нее трахался только с профессионалками.
Он склонил голову, акцентируя мое внимание на этой самоотверженности. Я одобрительно покивал. Он спросил:
– А ты?
– Я – нет.
– Но она… ты же не нашел, надеюсь, никого лучше? Ты еще сохнешь по ней?
Мое молчание и взгляд, отведенный в темноту туннеля, ответили за меня.
– Потому что она до сих пор к тебе неровно дышит, имей в виду! – продолжал он строго, словно подчеркивая, что я не имею права играть с чувствами Полины. – Я остался в ее сердце, но ты много значишь для нее.
Мне удалось спросить достаточно равнодушным тоном:
– Это она тебе сказала?
– Нет, но это и так понятно, точно тебе говорю.
– Вы виделись, после того как ты вышел из тюрьмы?
– Нет. Ее надо беречь, Фарриоль. И боже упаси, не разочаровать.