По серьезному, многозначительному тону Максима я понял, что эта рекомендация включает и его.
* * *
Приехав на вокзал Ватерлоо, мы сели в метро до Марбл-Арч. Он вывел меня на поверхность, заставил бегом пересечь оживленный перекресток. Велись дорожные работы, мостовая была взломана, стоял грохот; мы пошли вдоль Гайд-парка под моросящим дождем в дыму автобусов, которые оспаривали друг у друга временные стоянки между оградой и рвом, не соответствовавшие их номерам.
– Наш девятый, в самом конце, вон там, красно-синий, – проорал он мне в ухо, перекрывая тарахтенье отбойных молотков. – Он отчаливает, ну и ладно, время есть, словим следующий через двадцать минут. Пойдем пока, я угощаю.
За покрытым клеенкой столиком пакистанской закусочной он заказал нам две пинты «Гиннесса». Он, казалось, так хорошо знал маршрут и местность, что я спросил его, сколько раз он сюда приезжал.
– Только один раз, на разведку. До того, как получил приглашение. Хотел узнать, вправду ли она счастлива или привирает.
– В каком смысле?
– Она-то не переставала мне писать.
Я воспринял это как упрек. И зря.
– Ты не представляешь, как мне было лихо, – вздохнул он, ставя на стол пустую кружку. – Я читал ее письма, когда оставался один в камере, в час прогулки. Она рассказывала мне про свою жизнь в кампусе, про свои исследования, про экзамены, про подружек… Издевалась над студентами, которые ее клеили. Признавалась, что крутила иногда романчики, что ее мучила совесть из-за меня, спрашивала моего мнения. Чтобы я был в ее жизни. Чтобы выдержал. На крайняк я был для нее чем-то вроде интимного дневника. Когда я вышел, первым делом помчался в Оксфорд. Только не говори об этом ей!
Не прерывая исповеди, он щелкнул пальцами, чтобы официант повторил заказ.
– Я ей не показался. Просто посмотрел, где она живет, с кем тусуется, понаблюдал на расстоянии… А что, по-твоему, мне было делать в этом мире, мне-то? Университетская элита, столпы мировой информатики… А мужики там, вот увидишь, даже не яйцеголовые, все как один чемпионы по гребле, в кашемировых свитерочках на плечах. Еще и покрупней меня будут, но без единого лишнего грамма. И какой бы я имел вид перед ее дружками? Доходяга только что из тюряги. Я уехал в тот же вечер. Не хотел, чтобы она меня стыдилась.
– А сегодня тебя это не останавливает?
– Она меня пригласила. И потом, ты со мной.
Слова, произнесенные как нечто само собой разумеющееся, кольнули меня. Итак, я вдруг стал его фоном. Этаким интеллектуальным гарантом.
В Oxford Tube, роскошном двухэтажном автобусе, курсирующем между Лондоном и кампусом, я устроился в рабочем закутке за столиком в форме фасолины. И писал, не поднимая головы, под храп Максима. Я исписывал страницу за страницей диалогами и сюжетными поворотами в свете нашей нынешней ситуации, отрываясь и глядя на английские пейзажи, когда искал слово или обдумывал ассоциацию. Я описывал по горячим следам поездку, мои эмоции, мои надежды, мои сомнения через взгляд моего персонажа, мирно похрапывавшего рядом.
Когда мы въехали в большой средневекового вида город, где церкви чередовались с pubs и colleges [19] из кирпича, увитыми плющом, в окружении огромных парков в самом центре, Максим проснулся. Он достал свой план, на котором записал название отеля, и спросил, говорю ли я по-английски. Я в ответ только поморщился: в лицее я выбрал первым языком немецкий.
– А я выучил в тюрьме. Поможешь мне с произношением.
Нам понадобился почти час, чтобы отыскать Рьюли-Хаус: с моим произношением мы метались из квартала в квартал, следуя указаниям местных жителей. Наконец один студент-кореец направил нас на Веллингтон-сквер, маленькую квадратную площадь вокруг миниатюрного леса, обнесенного решетчатой оградой. Весь жилой массив принадлежал университету, это было что-то вроде гостиницы для родственников студентов, приезжавших на спортивные соревнования или вручение дипломов.
– Miss Pauline Sorgues has reserved a suite [20] , – заявил Максим на своем английском, звучащем как фламандский.
Я перевел. Служащий Department for Continuing Education, что-то вроде вожатого в летнем лагере, с любезной улыбкой выдал нам большой ключ с привязанной к нему на ниточке пластмассовой этикеткой. Разобрав на ней адрес, Максим вышел.
Я с опаской последовал за ним под дождем вниз по крутой лестнице, ведущей к подвальной двери. Если наше место в сердце Полины соответствовало предоставленному крову, было из-за чего встревожиться.
Но едва открылась дверь, как тревогу сменил восторг. Это была настоящая квартира в сотню квадратных метров, с кухней и гостиной, выходящая в огороженный садик. В конце мощеной аллеи стол и пять стульев были расставлены в тени ракитника, желтые грозди цветов которого смешивались с белыми и голубыми глициниями, обвивавшими беседку Мы переглянулись, очарованные своеобразной прелестью этого жилища. Единственная наша оговорка касалась спальни, где две одинаковые узкие кровати стояли по обе стороны от опускного окна, смотревшего на подвальную лестницу.
– Я храплю, – предупредил меня Максим. – На острове Ре мои сокамерники ночи напролет свистели мне в ухо.
– Я лягу на диване в гостиной.
– Или я. Он двуспальный. Погоди, посмотрим, кто из нас выйдет победителем.
Он плюхнулся на одну из кроватей, попрыгал, пробуя пружины.
– Тебе будет здесь хорошо, Фарриоль. Знаешь, я уж был готов уступить тебе дорогу, но теперь передумал. Я буду бороться.
Он вскочил на ноги, встал передо мной. Я ответил на его взгляд, вконец растерявшись. Сегодня это кажется мне невероятным, но под таким углом я ситуацию не рассматривал. Мы стали соперниками – это было так далеко от отношений, которые установила между нами Полина. Мы мерились взглядами, точно два неразлучных оленя, сцепившихся рогами из-за оленихи в период гона.
Зазвонил его мобильник. Он взглянул на экран и ответил, повернувшись ко мне спиной:
– Да, mijn zootje, мы уже в отеле, скоро будем. Записываешь? – Последнее слово было адресовано мне. – Автобус номер восемь на углу Корнмаркет-стрит, в сторону Брукс-Юниверсити, остановка Джипси-лейн, и спросить The main entrance [21] , – продиктовал он мне.
Потом, помолчав с минуту, он бросил мне трубку, которую я едва не уронил. Сердце мое бухало, как колокол Вестминстерского аббатства, когда я поднял телефон и унес в гостиную. Сев на диван, я поднес его к уху, медленно, чтобы продлить ожидание, сохранить высокую ноту предстоящего разговора. Теплым, прочувствованным тоном тихо произнес:
– Я буду так счастлив снова тебя увидеть, Полина. Особенно сегодня, особенно здесь… Как поживаешь?