– По вашему приказанию, майор государственной безопасности Чужак! – щелкнув до блеска начищенными сапогами, отрапортовал он.
– Да, Чужачок, – кивнул свинорылый король, – мы же давно знакомы, так зачем, я не понимаю, столько шуму? Мы тут люди тихие.
– Виноват, ваше… Виноват, сир!
– Кстати, Чужачок, просьба твоя была исполнена: нарком Ежов, о котором ты так настоятельно просил, висит-таки на дереве во дворе дома скорби с тою самой табличкой на шее. Тебя интересует, как это все было проделано?
– Никак нет! – щелкнул каблуками Чужак. – Меньше знаешь – дольше живешь!
– И тебя не трогает, что так и не откроется весь груз его преступлений? А ведь в сравнении с ними наш Лунный оборотень, только что в муках отошедший в мир иной, – не более, чем заплутавший мальчишка.
– Чего там? – ответил Чужак. – Висит – и пущай себе там и висит.
– Разумный, разумный ответ. Почти как у этого вашего усатого: «Нет человека – нет проблемы». Я бы сказал, с таким подходом к делу далеко пойдешь, Чужачок… Если бы только не одно маленькое «но». Однако к этому «но» мы со временем еще вернемся. А пока… Пока поведай, с чем ты на сей раз пожаловал, майор Чужак, у меня всякий раз просто сердце радуется, когда тебя слушаю.
Чужак вытащил из кармана узелок и развязал его. Все вокруг сразу заискрилось от сияния самоцветов.
– Камушки! – вожделенно произнес свинорылый.
– Камушки! – скрипнул смуглолицый. Один камень он даже облизнул и потом зажевал капусткой. – Ну и поведай нам, драгоценный Чужачок, какова судьба твоих камушков на этот раз.
Чужак показал огромный кулон с красным рубином на золотой цепи.
– Шестого дня у графини одной шмон произвели. Она, стерва, этот камушек готовила, чтобы сынка своего отмазать, редкостную гниду, бывшего офицера-врангелевца. Ничего, не отмажет уже. Да и сыночек уже месяц как в расходе. А камушек знатный оказался, я так прикинул – на восемь карат.
– Да и к твоим рученькам, надо полагать, тоже кое-что прилипло, Чужачок?
– Ну так… эта-а…
– Да нет, нет, Чужачок, мы не в претензии. Тем более, я вижу, ты кое-что еще принес на нашу бедность?
– Точно так! – просиял майор. – Брошь от камергерской вдовы Нелидовой. («Вот же мерзавец, уже и до соседки, Софьи Феликсовны добрался!» – подумал Васильцев.) Чистые изумруды, – продолжал Чужак. – Отдавать не хотела, цеплялась все. Кабы не цеплялась – еще бы, глядишь, до Соловков дожила, а тут… Все жадность бабская!
– И тоже, надеюсь, это не единственное, что ты прибрал у камергерской вдовы?
– Так эта-а… – замялся Чужак. – Там же еще товарищ Панасенков, уж не говоря об лично Лаврентии Павловиче… И еще…
– Ну а это что за перстень? Натуральный, по-моему, сапфир?
– Натуральней не бывает, – подтвердил Чужак. – Это от актрисульки одной, вдовы какого-то режиссера-хреносера, уже шлепнутого. Ох, как баба не хотела с перстенечком-то расставаться! Долго тыкать ножичком пришлось, пока не раскололась наконец [22] .
– Снова же надеюсь, это не единственное, что ты взял у нее?
– Ну так…
– Ладно, ладно, Чужачок, это мы так, для отчетности, – миролюбиво сказал свинорылый, – сами понимаем, у тебя свои расходы; за то же, что ты оторвал от себя лично, мы выносим тебе свою монаршую благодарность. А уж сколь благодарны тебе наши сирые и убогие подданные, тому и слов не подобрать. Ах, скольких ты спас от нищеты, нужды, голода! Пожуй капустки, Чужачок, ей-ей, ты заслужил этого.
Видимо, в сем подземном царстве то была награда, наподобие ордена. Чужак скромно, зная меру, вытянул из банки листика три капусты, не больше, и, протирая взмокшие от умиления глаза, произнес:
– Служу верой и правдой!
– И счастлив ли ты, Чужак, этой службой своею?
Слезы просто-таки хлынули из суровых глаз майора.
– Беззаветно!.. – произнес он, более не находя слов от прочувственности.
– А теперь вернемся чуть назад, Чужачок, – сказал свинорылый. – Ну-ка, напомни, чем ты порадовал нас в прошлый раз?
Чужак достал из кармана кителя блокнот – с учетностью у него было явно все в порядке – и стал зачитывать:
– Значицца, так… Бусы из жемчугов от одной балеринки, у которой муж намедни шлепнутый, цепь золотая от одной нэпмановской морды, запонки золотые от троцкиста-прохвессора… Тэ-эк, что там еще?..
– Будет, будет, Чужачок, и этого пока довольно, – перебил его свинорылый. – А теперь выйди-ка сюда, сестра Копейкина.
Перед монархами предстала еще молодая, но совсем увядшая женщина с серым лицом и тусклыми глазами:
– Я тут.
– Скажи нам, несчастная Копейкина, на что потратила ты те две жемчужины, которые мы тебе даровали?
– На Федечку, сыночка моего единственного.
– Что же такое случилось с твоим Федечкой, напомни-ка нам?
– Болел, родимый, ножки у него вовсе не ходили. Доктор один сказал, что пойдет мой Федечка, только операция ему нужна. Не задаром, конечно…
– И хватило тех двух жемчужин на операцию?
– Хватило, благодетель ты наш!
– И что же теперь с твоим Федечкой?
– Ходит, родимый! Ходит, радуется! Свет божий увидел!
– А известно ли тебе, многострадальная Копейкина, через какие испытания прошла та балерина, прежде чем выдала-таки нашему доблестному Чужаку свое сокровище?
Об этом хорошо был осведомлен Васильцев. Несчастную несколько раз засовывали в горящий камин – все это было скрупулезно зафиксировано в материалах Тайного Суда. Там имелся целый пухлый том, касавшийся деяний майора Чужака.
– Ничего не знаю, – покачала головой Копейкина.
– А если б знала – было бы тебе проще жить?
Молчала Копейкина. Молчали и остальные, получавшие когда-то подобные дары.
– Видишь, Васильцев, – с укоризной вздохнул свинорылый, – скольких людей вы бы с вашим Судом сделали… нет, не скажу, что целиком несчастными, ибо какую-то толику счастья они все-таки получили; но разве не поубавилась бы их радость, если бы они знали вашу Правду, всю, целиком? И вы этого хотели? Стоила ли ваша Правда того?
Васильцев совсем уже потерялся во всей этой софистике и не находился с ответом.
– Но этот Чужак – преступник, – ответила Катя вместо него, – и как преступник должен понести наказание.