– Дюжину? – непонимающе переспросил Мелкий.
– Ну, двенадцать… Дюжина – это так двенадцать называется… Люди от голода умирали, на улицах, прямо в домах умирали… а все равно что-то строили, делали, да еще от врагов оборонялись. И никому в голову не приходило съесть соседа. А у нас получилось совсем не так. Я несколько раз думал – почему? И я вот думаю: у тех людей в жизни был смысл. Ну, они Родину защищали, верили во что-то там такое… А мы – нет. Просто толпа народу, и никакого смысла. А если нет никакого смысла и веры никакой нету, то почему не съесть соседа? Может, мало быть обычным человеком или даже неплохим, а надо… ну, надо, чтобы у тебя что-то большое было… больше тебя и даже больше, там, например, семьи, потому что ведь своих детей тоже можно человечиной кормить – потому что ты их любишь и хочешь, чтобы они жили… Я видел… ну, когда снег еще не совсем лег, – тут, на окраине, есть место, где одна семья целую ферму сделала. Детей наловили, там держали и ели их. Пересидеть хотели… холод и все такое прочее. Мы когда нашли это место, то их сразу перебили всех, все там сожгли, а сами потом почти такими же…
Вовка замолчал и молчал долго. Молчал и Мелкий. И вдруг Вовка тихо сказал – сказал не Мелкому даже, а самому себе:
– Я сейчас думаю… если бы я тогда… в самый первый раз… когда наши ту семью в подвале убивали… если бы я это дело прекратил… хоть как… хоть стрельбой – может, все было бы иначе? – Он мотнул головой. – А, ну его на фиг… Одевайся, пошли!
* * *
Ночью ему приснились родители. Они садились в машину у подъезда. Мама беспокойно оглядывалась, а папа добродушно ворчал: «Да прибежит он сейчас, не суетись ты…»
Лиц у них не было. Вернее, они были – просто Вовка не мог их рассмотреть. Он не прибежал, они остановились на вокзале выпить купленного каким-то дядькой по их просьбе пивка, и он не прибежал. Если бы он прибежал, то они бы погибли все трое, и было бы хорошо. Не было бы мучительно невидимых лиц.
Вовка проснулся от всхлипов. Мазнул рукой по щекам – они были мокрые. Полежал, глядя в темноту, мысленно обещая, что в следующий раз, если Мелкий начнет такие разговоры, то получит ремня.
Он долго боялся заснуть, чтобы снова не увидеть тот же сон. Лежал и думал про людей. Вдруг очень захотелось, чтобы люди где-то были. Нормальные люди. Как в кино про такие вещи. Нормальные люди обязательно должны быть. На каком-нибудь острове. Или в горных пещерах. Или еще где-то. На базе на какой-нибудь. На секретной. Живут там себе сейчас, пьют кофе и думают, как им спасти мир.
Его собственный опыт подсказывал ему, что так не будет. Люди оказались дерьмом и сдохли или убили друг друга. Но что-то – что-то, чему он не находил имени, – отрицало этот опыт яростно и непреклонно. И сегодняшние слова Мелкого – глупые слова – не давали покоя, как-то подтверждали то, против чего восставал весь Вовкин опыт.
И Вовка вдруг задумался.
Он впервые задумался над этим.
А кого, собственно, он называет нормальными людьми? Тех, кто откроет люк и скажет: «Ты в порядке, парень? Давай выходи. Мы тут построили школу и вообще восстановили все, так что будем жить дальше».
Но таких людей, наверное, и правда нет. А он-то – он есть.
«Интересно, – подумал Вовка, – с кого все начинается?»
С этой мыслью он и уснул снова.
* * *
Зайти в галерею попросил Мелкий. А Вовка просто не стал отказывать – зачем? Он сам там был когда-то с классом на экскурсии…
Городская картинная галерея раньше, говорят, была знаменитой. Даже на весь мир. Когда началось все это – ее не тронули. Она просто никому не была нужна. Смешно – банки разграбили, зачем-то растащили по домам деньги, драгоценные металлы и все такое прочее. А галерею не тронули.
Ну… не совсем не тронули. Окна были побиты и кое-где заткнуты – то ли тут кто жил, то ли персонал еще что-то пытался спасти. На стенах надписи – но мало, и не только ругачка и прочие глупости, но и адреса, призывы, места встреч… На полах кое-где – следы костров, не всегда безобидных; на некоторых жарили человечину, видно по остаткам. Целые скелеты – не очень много, правда. И не только человеческие. А в одном из залов – огромный крест, тщательно наведенный на стене копотью, ниже – надпись: «ИСКУПЛЕНИЕ ПЕРЕД ГОСПОДОМ!» – а под нею аккуратная горка из двух десятков черепов.
А вот многие экспонаты были все-таки повреждены или покалечены здорово. Но в основном все осталось на местах.
В гулких залах снега было мало – только под выбитыми окнами, но казалось еще холодней, чем снаружи. Наверное, от неподвижности воздуха и ограниченной пустоты.
Мелкому, впрочем, тут понравилось. Скелеты и прочее его не пугали, а на картины на стенах он смотрел изумленно и с интересом. Вовка скользил по ним взглядом равнодушно – в компьютере, в конце концов, были самые разные рисунки. А Мелкий прилипал то к одной, то к другой стене, как будто его тянуло туда-сюда маленьким магнитиком, замирал, задрав голову и приоткрыв рот… Даже капюшон зимней белой куртки откинул, чтобы лучше смотреть.
И Вовка решил его не торопить. Хотя Мелкий еще и задавал вопросы – один за другим, и почти ни на какой Вовка не мог ответить. От этого было досадно, он хотел гаркнуть… но потом сказал в ответ на очередной вопрос – честно сказал и чуть виновато:
– Мелкий… я ничего этого не знаю. Придем… домой – открой энциклопедию, там есть такая. И смотри, что есть что.
Мелкий не стал насмехаться, даже в глазах у него насмешки не появилось. Он только озабоченно спросил:
– А этот… ток? Батареи кончатся.
– Еще найдем, – обнадежил Вовка, поправляя автомат на бедре. – Или печку разыщем, про которую я говорил.
Мелкий счастливо улыбнулся и сунулся к новой картине, даже пальцами по ней поводил – там был какой-то ручей посреди луга, несколько камней, между которыми пробивалась струйка воды. И все. Вовка хотел отойти… но не отошел, остался стоять, тоже разглядывая картину.
– Вовка. – Мелкий пошевелил губами, продолжая разглядывать картину. – А это будет еще… когда-нибудь? Снег же… он прекратится и растает? Ведь солнце-то… оно не погасло же, а значит… должно же… Ну пусть я уже старый буду, пусть! – Он умоляюще посмотрел на Вовку, как будто от него все и зависело. – Но чтобы хоть тогда…
«Прекратится, растает», – подумал Вовка. Может, и так. И что потом? Будет болото. Серая, раскисшая, стерилизованная годами мороза мертвая земля, на которой никогда уже ничего не взойдет. Бурые ручьи с ядовитой пеной. Мертвые моря и океаны. Черные и серые палки-деревья с отслоившейся мокрой корой, склизкой и неживой, медленно гниющие под лучами солнца.
Нет!!!
– Будет, конечно, – сказал он вслух. – И снег прекратится, и вообще… Может, даже скоро, кто ж знает? Завтра проснемся – а солнце того… выглянет. Это ведь каждый день может быть, тут главное – ждать. Ну и верить, что… ну, ты понимаешь…
Он говорил и чувствовал, что сейчас расплачется. А плакать было нельзя, и он говорил, пока Мелкий, успокоенный словами Вовки, не кивнул весело и не повернулся опять к картине.