Он вскочил с колена, пригнулся, чтобы перебежать по гребню стены вниз и добавить огнем по тем, кто еще может быть жив…
Что-то хрустнуло и подалось под ногой. Вовка рванулся вверх – в сторону толчком, но и вторая нога провалилась, заскользила, он ударился плечом и спиной о стену, ноги окончательно потеряли опору, предательский сугроб, казавшийся таким прочным и плотным, с тихом шорохом осел – и Вовка ощутил резкую боль – петлю на шее.
«Завязки капюшона, – подумал Вовка, уронив автомат и зашарив по стене. – Я повесился. Вот черт».
Под ногами ничего не было. Пальцы скребли стену, дотянуться ни до чего Вовка не мог.
«Нелепость», – подумал он еще отчетливо. И понял, осознал наконец, что не может дышать. Это было так ужасно, что он хотел закричать, но вместо этого захрипел, вцепился в горло… и мешком рухнул в снег. И начал дышать широко открытым ртом, понимая только одно: он дышит! И думая лишь об одном – как это здорово: дышать!!!
– Вовка-а-а, ты живо-ой?! – склонился над ним Мелкий. В правой руке мальчишка держал автомат, в левой – нож…
Они долго сидели, и старший мальчик кашлял, крутил головой и отплевывался, а младший ревел. Потом старший вдруг обнял младшего за плечи и спросил сипло, чуть покачнув:
– Тебя как зовут?
Младший поднял голову, хлюпнул носом и ответил тихо:
– Петька… – и снова заплакал, но теперь уже не просто так, не сам по себе, а – уткнувшись лицом в грязный бушлат старшего, руки которого обняли Петьку. Вовка что-то бурчал – сердитое, с матом, – но Петька слышал в его голосе только ласку, только признательность, и от этого было больно и сладко где-то в сердце и хотелось сказать что-то вроде того, что Вовка ему самый-самый родной человек… но это так глупо прозвучало бы, правда? – Мы их всех… убили?
– Сейчас проверим. – Вовка встал, потер горло. Кивнул: – Пошли. Держись от меня слева и сзади.
– Знаю. – Петька перехватил оружие.
Целясь в тела на снегу, они пошли к ним. Каждый шаг – медленный, плавный, тихий. Шли и целились. Поэтому когда одна из женщин вскинулась, выбрасывая вперед руку с пистолетом, – Вовка выстрелил и попал точно в лоб раньше, чем рука выпрямилась. А Петька тут же выстрелил короткой очередью в метнувшегося в сторону… то ли пацана, то ли девчонку, не поймешь. Тот упал, взвыл тонко, нечеловечески, закрутился в снегу, взвихривая его… потом замер и длинно, жалобно всхлипнул. И застыл в такой позе, что было ясно – он мертв.
– Все, кажется. – Вовка подошел ближе. – Надо стволы и боеприпасы перетаскать. А трупешники в подвал скинуть, вдруг это разведка, а не просто банда.
– Вов… а он живой, – вдруг жалобно сказал Петька…
Они стояли по обе стороны от тихо попискивающего свертка на снегу. Вовка отстегнул замызганную «кенгуровку» от живота убитой в шею женщины, положил сумку на снег, и ее теперь заметало. Малыш внутри ощутил, что исчезло внешнее тепло и чувство безопасности, и стал проявлять недовольство.
Вовка достал пистолет и прицелился. Петька заплакал, ничего не говоря, только кусая губы и стискивая кулаки. Вовка сощурился, тоже прикусил губу. Опустил пистолет. Поднял. Прицелился. Опустил, выругался громко, яростно.
Сверток на снегу уже плакал вовсю. Рев малыша странно звучал на вьющейся снежными дымами мертвой улице – и казалось, что в домах по обе ее стороны происходит что-то… что-то странное. То ли смотрят они, то ли слушают… и вроде бы… вроде бы как… что-то…
– Пошли отсюда, – сказал Вовка. – Потом вернемся. Он быстро…
– Вов, Вов… – Петька присел на корточки. – Вовка, миленький, он живой же… – Лицо Петьки кривилось, он молитвенно сложил на груди руки. – Вов, я больше тебя ни о чем никогда… не бросай его тут… он живой же, он же маленький…
– Блинн!!! – лопнувшей струной прозвенел Вовка и ударил Петьку сапогом в грудь. Ну, не ударил – пихнул. Петька отлетел, тут же поднялся, броском добрался до плачущего взахлеб обиженным малышовым плачем грудничка и закрыл его собой. Окаменел, и даже под теплой курткой было видно, что он ждет одного – пули, и готов ее принять в спину, но не сойдет с этого места, не отдаст того, что закрыто…
– Задушишь его, встань, – сказал Вовка и сел рядом на корточки.
– Ты его убьешь, – глухо раздалось из-за края воротника.
– Слово даю – не убью.
– Тогда бросишь тут.
– Да б…, вот привязался! Не брошу! Петька, а если они его человечиной кормили, ты головой подумай?!
– Да какой человечиной, такие никакого мяса не едят! – Петька осторожно сел, с усилием перетащил «кенгуровку» себе на колени. – Они только это… ну… – Петька вдруг покраснел и не договорил. – И еще смеси разные… – Он просиял. – Ой, у нас же в подвале есть! Полно же!
– Коп-п-пать дрыном – «у нас в подвале»! – возмутился Вовка.
Но Петька не смутился. Он даже немного улыбнулся, хотя и несмело – заметил, поганец, что Вовка уже не сможет убить малыша. – Забирай его и тащи в подвал! – прикрикнул Вовка на улыбающегося шкета. – Я тут сам справлюсь, приду – будем думать, что там делать теперь…
– Ага, я сейчас! – Петька вскочил, осторожно поднял «кенгуровку», неуверенно потряс ее, что-то такое изобразил губами. И потащился вслепую «домой», то и дело проваливаясь в снег глубже обычного и что-то бормоча малышу.
– Колыбельную ему спой, названый папаша, – проворчал Вовка, берясь за ноги убитой людоедки. – Твою ж мать, что за жизнь пошла, как хорошо было одному…
Губы Вовки снова и снова расползались в улыбке. Очень хорошей, светлой улыбке. Никогда раньше во всей своей жизни он не улыбался так.
Да и сейчас не поверил бы, скажи ему кто-нибудь об этом.
И зазвучит над миром
Песнь Умертвий…
Алькор. Песнь Умертвий
Ковалев смотрел на эту парочку и не мог понять, как они дошли? Как, а главное – зачем?
Видимо, двое витязей, сидевших за столом в углу приемной, тоже не могли этого понять. Грузные от снаряжения и теплой одежды, которую им не хватало сил расстегнуть, с поднятыми на лоб очками и размотанными шарфами, заросшие грязью и бородами, они сидели тут уже два часа, положив на стол оружие – пришли из экспедиции в Витебск, чтобы доложить, что город мертв. Уходили трое, пришли двое. Их никто не трогал – пусть отсидятся, а когда поймут, что вернулись в безопасное место, тогда можно будет вести отдыхать по-настоящему. А пока чревато даже просто заговаривать.
Они и на этих-то двоих смотрели нехорошо.
Впрочем, Ковалев их понимал…
Первые три месяца, как Тарас Ковалев тут работал, поток беженцев не утихал. Врачей было тут аж трое на двенадцатичасовых сменах (сменяясь, сутки работали, 12 часов отдыхали, так что постоянно присутствует два врача). Они принимали, сортировали, выписывали документы и справки… расстреливали. Потом поток стал утихать, и Ковалев остался тут работать один. Потом, последние пять месяцев, не было никого, и он, хотя и осталась за ним эта должность, перешел на водоочистную станцию. В самом деле, не сидеть же непонятно зачем в пустой комнатке, пахнущей хлоркой и люголем… Большинство людей планеты Земля погибли. Кто не погиб – нашли себе какое-то место в новой страшной жизни. И не очень-то стремились это место покидать, справедливо боясь, что будет хуже…