– Значит, угроза Соглашению даже сильнее, чем мы предполагали? – спросил я, желая сверить собственные предчувствия с мыслями Холмса.
– Возможно. Все зависит от действительных мотивов действий Золотой Ложи. Но что мне очень не нравится – все эти дела с убийцами. До сих пор я предполагал, что нам следует опасаться только политических махинаторов, но теперь, когда они стали убивать… Да еще подсылать убийц, о которых я ничего не знаю. – Он с сокрушенным видом прищелкнул языком. – Прежде я считал, что знаю всех специалистов по этим делам в Европе. И вот впервые узнал, что Золотая Ложа тоже пользуется их услугами. Как вам известно, я был осведомлен о деятельности Братства, но не о Золотой Ложе. – Он был явно взволнован открытием. – Гатри, здесь кроется еще бо́льшая опасность, чем мы предполагали, значит, и оснований для беспокойств гораздо больше.
– Тогда возможность близкого наблюдения за Макмилланом, которую получаю я, становится жизненно важной, не так ли? – Мне было совершенно не нужно слышать ответ.
– Важнейшей, – подтвердил Майкрофт Холмс. Сложив руки, он снова превратился в Камира и приветствовал меня на восточный манер. – Пора в путь, молодой господин. Макмиллан ожидает вас. Не стоит заставлять его ждать слишком долго.
Из дневника Филипа Тьерса
Согласно словам инспектора Корнелла, материалы, подготовленные М. X., не позволяют обвинить в смерти женщины Викерса или кого-либо еще. Если бы не множество глубоких ран, нанесенных перед смертью и до ее падения в Темзу, он счел бы эту смерть самоубийством. У меня складывается впечатление, что он предпочел бы отнести смерть этой женщины именно к этому разряду. Но поскольку в ее легких почти не оказалось воды и была отмечена большая потеря крови, не говоря уже об ожогах, нанесенных раскаленным железом, и других ранах, покрывавших все тело, он был вынужден включить дело в разряд убийств и попытаться выяснить, кто же его совершил.
– Завтра у вас вокруг этого глаза будет здоровенный синяк, – заметил Макмиллан, когда я, пытаясь произвести на него наилучшее впечатление, встал подле стола, на котором стоял его завтрак.
– Это лучше, чем оказаться с расколотым черепом, – ответил я, стараясь не обращать внимания на головную боль. Саквояж, стоявший у меня под ногами, казалось, вот-вот выдаст мою двуличность.
– Вы правы, – согласился Макмиллан, окинул меня критическим взглядом и вздохнул, не в силах сдержать разочарования. – Вам приходилось когда-нибудь прислуживать джентльмену?
– У одного я был клерком, а у другого секретарем. Начинал я как клерк. Получил эту работу за знание немецкого. – Я чувствовал себя так, словно отвечал в классе и за неправильный ответ учитель мог наказать меня розгами.
– А как вы смогли узнать язык? – спросил Макмиллан, и в его глазах сверкнуло подозрение. – Ведь не мог же человек вашего положения побывать в детстве за границей!
– Я учил его в школе. Мы могли выбирать: учить химию, немецкий или французский. Я выбрал немецкий, решил, что это будет полезнее, что с его помощью можно будет добиться положения в жизни. – Это было настолько близко к истине, что я почувствовал неловкость. – Я могу еще объясняться по-французски, сэр.
– Ну, это кое-что. – Он уткнулся взглядом в овсянку. – А вы знаете, что потребуется от вас, если вы станете моим слугой?
– Кажется, представляю себе. Мне нужно будет присматривать за вашими вещами, ухаживать за одеждой, следить, чтобы она была всегда вычищена, отглажена и починена. Расплачиваться по вашим счетам в различных заведениях, типа этого, и в гостиницах. Помогать, если вам потребуется сделать записи конфиденциального характера, и при необходимости исполнять обязанности вашего парикмахера или повара. Следить за состоянием вашего жилья и держать в должном порядке ваше имущество. – И, опустив глаза долу, я добавил: – Я могу еще управлять лошадьми, если вам понадобится кучер.
– Смотрю, вы предприимчивый парень, но люди вашего сословия и должны быть расторопными, по крайней мере так считается. – Судя по голосу, разговор начал уже утомлять его. – Ладно, мы в Баварии с ее лунатиком-королем. Поэтому я позволю себе прихоть и дам вам испытательный срок на сорок дней. Если к тому времени я останусь доволен, то заплачу вам три фунта сверх стоимости вашего содержания. А если вы мне не понравитесь, я заплачу вам фунт десять шиллингов. Это послужит стимулом к вашему усердию. – Он кашлянул, чтобы придать своим словам больше веса. – Учитывая ваше состояние, я не стану требовать, чтобы вы приступили к своим обязанностям сразу же. Отдыхайте до полудня. И пока вы не примете ваш обычный облик, постарайтесь как можно меньше попадаться мне на глаза: от одного вашего вида молоко свернется.
Я кивнул как мог осторожней, чтобы не вызвать нового приступа головной боли.
– Благодарю вас, сэр. Благодарю вас.
– Если вам уж так нужно кого-то благодарить, то благодарите Энгуса: ведь это он подсказал вам, как попасть ко мне. Если бы я сам из-за его отсутствия не попал в затруднительное положение, то и не подумал бы брать вас на службу, но поскольку нищие не выбирают, вам повезло, – ответил Макмиллан. – И передайте мадам Изольде, что я хочу видеть Франсуазу. Пусть принесет две бутылки шампанского. И бокалы, конечно. – Он подмигнул с нескрываемым сладострастием; я чуть не рассмеялся: настолько шотландский лорд походил на похотливого и коварного развратника из театральной пьесы.
– Будет сделано, сэр, – ответил я и поспешил к двери, решив максимально использовать полученную отсрочку. Чтобы выспаться, мне нужно не менее двенадцати часов, но я решил обойтись тремя. Но, увы, не принял в расчет Дортмундера, который в ожидании торчал у подножия лестницы.
– Ну? – требовательно спросил он, когда я спустился.
– Он согласился взять меня на сорок дней, – сообщил я и добавил: – И велел передать кое-что мадам Изольде.
– Нам не потребуется сорока дней, – удовлетворенно сказал герр Дортмундер. – Мы должны успеть за десять дней, иначе можно не торопиться: мы провалим дело. Сорок дней! Нет, наверно, он совершенно безрассуден. – Он окинул меня взглядом, полным осуждения: ведь он считал меня презренным существом, в лучшем случае лишь продажным и безответственным. – Вам заплатят за работу, – добавил он, подтвердив тем самым мои худшие подозрения.
– Это было бы лучше всего, – мрачно ответил я, начиная все сильнее ненавидеть Августа Джеффриса. Чувство это усугублялось еще и тем, что Джеффрис был чистым вымыслом и являл собой только роль, образ, придуманный для определенного случая.
Я начал уставать от того, что мне приходилось все время таскать с собой саквояж, хотя и понимал, что человек, оказавшийся в таком неопределенном положении, как Джеффрис, должен был бы, скорее всего, вести себя именно так.
Через обеденный зал я прошел на кухню; там мадам Изольда со своими слугами пыталась приспособить что-нибудь, чтобы закрыть разбитое окно. Когда я подошел к ней, она подняла на меня глаза и приложила руку к груди: