Молодые сослуживцы имели полное право так думать, потому что Денем и не искал их расположения. Он ничего не имел против них, но отводил им строго определенное место в той части своей жизни, которая была посвящена работе. Действительно, до сих пор ему нетрудно было распределять свою жизнь так же методично, как он распределял расходы, но в последнее время он начал сталкиваться с явлениями, которые невозможно было разложить по полочкам. Два года назад Мэри Датчет впервые поставила его в тупик, рассмеявшись в ответ на какое-то его замечание, — это было чуть ли не в их первую встречу. Она и сама не могла объяснить, что ее так насмешило. Просто он показался ей ужасно чудным. Когда он узнал ее настолько, что мог с полной уверенностью сказать, что она делала в понедельник, среду и пятницу, она еще больше развеселилась; ее веселье было заразительным — глядя на нее, он и сам не мог удержаться от смеха. Ей казалось очень странным, что он интересуется разведением бульдогов, что у него есть гербарий, для которого он собирает цветы в окрестностях Лондона, а его рассказы о еженедельных визитах к старушке мисс Троттер в Илинг [46] , считавшейся знатоком по части геральдики, неизменно вызывали у нее заливистый смех. Ей хотелось знать буквально все, даже какой пирог испекла старушка к его приходу, а их летние экскурсии по церквям в лондонских предместьях — он копировал узоры с медной утвари — становились настоящим праздником, потому что она проявила к этому живейший интерес. Через полгода она знала о его странных приятелях и увлечениях больше, чем его собственные братья и сестры, прожившие с ним под одной крышей всю жизнь. Ральфу это было приятно, хотя и смущало немного, поскольку сам он относился к себе весьма серьезно.
Разумеется, находиться рядом с Мэри Датчет было очень приятно — оставшись с ней наедине, он становился совсем другим, дурашливым и милым, совершенно непохожим на того Ральфа, каким его знало большинство людей. Он стал менее строгим и куда менее требовательным к домашним, потому что Мэри со смехом говорила ему, что он «ничегошеньки ни в чем не смыслит», и почему-то он ничуть не обижался на нее за это и даже улыбался в ответ. Благодаря ей он тоже стал интересоваться общественными делами, к которым от природы имел склонность, и находился где-то на полпути от тори к радикалам — после нескольких собраний, на которых он поначалу откровенно зевал, а под конец увлекся даже сильнее, чем она.
Но он был сдержанным человеком и все мысли автоматически разделял на те, которые можно доверить Мэри, и те, которые следует держать при себе. Она это знала и очень удивлялась, потому что обычно молодые люди охотно откровенничали с ней, а она слушала их рассказы, как детский лепет, не имеющий к ней ни малейшего отношения. Но Ральф таких материнских эмоций у нее почти не вызывал, а следовательно, рядом с ним она чувствовала себя личностью.
Как-то в конце рабочего дня Ральф шел по Стрэнду, ему нужно было побеседовать по делу с одним адвокатом. Смеркалось, над городом поплыли зеленоватые и желтоватые потоки искусственных огней, чтобы раствориться на окраинах в дыму от печных труб, по обеим сторонам улицы в витринах на полках из зеркального стекла сверкали цепочки и футляры из лаковой кожи. Ничего этого по отдельности Денем не разглядывал, но все вместе эти вещицы давали ощущение бодрости и радостной суеты. И в этот момент он увидел Кэтрин Хилбери. Она шла ему навстречу; он не удивился и посмотрел на нее так, словно она всего лишь иллюстрация очередной его мысли. Он заметил, что глаза ее грустны, а губы чуть шевелятся, как будто она отвечает кому-то, и это, учитывая ее рост и необычный покрой платья, создавало ощущение, что она идет наперерез бурлящей толпе. Ральф это отметил спокойно, но вдруг, когда он поравнялся с ней, его руки и колени мелко задрожали, а сердце мучительно забилось. Но она его не заметила и продолжала шагать, повторяя про себя поразившие ее недавно строки: «Дело в жизни, в одной жизни, — в открывании ее, беспрерывном и вечном, а совсем не в открытии!» [47] Она не заметила Денема, а он не посмел ее остановить. Но внезапно вся эта сцена на Стрэнде обрела странный порядок и значительность, какую сообщает самым разнородным вещам звучащая музыка; и до того приятным было это впечатление, что он в конце концов даже порадовался, что не остановил ее. Постепенно впечатление поблекло, но полностью изгладилось, лишь когда он подошел к адвокатской приемной.
Закончив беседовать с адвокатом, он прикинул, что уже поздно возвращаться в контору. После встречи с Кэтрин почему-то совсем не хотелось проводить остаток дня дома. Так куда же податься? Прогуляться по лондонским улицам до дома Кэтрин, поглядеть на ее окна, представить, как она там, — мысль эта показалась ему разумной, но лишь на миг, и он, смутившись, тотчас отказался от этого плана: так человек — вот вам двойственность сознания! — срывает цветок, а сорвав, тотчас бросает на землю, устыдившись сентиментальных чувств. Нет, лучше он повидается с Мэри Датчет. Она наверняка уже вернулась с работы.
Когда Ральф неожиданно появился на пороге ее комнаты, Мэри поначалу растерялась. Она в это время чистила ножи и, впустив его, вернулась в крохотную кухоньку, открыла посильнее кран с холодной водой, затем завернула его. «Так, — подумала она, закручивая кран, — больше никаких глупых мыслей…»
— Как, по-вашему, заслуживает ли мистер Асквит [48] , чтобы его повесили? — крикнула она Денему, который оставался в гостиной, затем присоединилась к нему, вытирая руки передником, и принялась рассказывать о последней уловке со стороны правительства по отношению к биллю об избирательных правах женщин.
Ральфу не хотелось говорить о политике, но то, что Мэри проявляет такой живой интерес к общественным вопросам, невольно вызывало у него уважение. И когда она склонилась над камином поворошить угли, одновременно очень ясно и четко формулируя свои мысли, словно излагала политическую программу, он подумал: «Что сказала бы Мэри, узнай она, как я чуть не потащился пешком через весь Челси, чтобы постоять под окном Кэтрин? Она этого не поймет, но все равно Мэри мне очень нравится».
Они еще немного побеседовали о том, чем женщинам лучше заниматься, но, когда Ральф увлекся этой темой, Мэри почему-то потеряла к ней интерес — ей вдруг захотелось поговорить с Ральфом о своих чувствах — или, во всяком случае, о чем-то личном, чтобы проверить, как он к ней относится. Но она поборола это желание. И все же ей не удалось скрыть от него, что ее мало интересуют его рассуждения, и постепенно разговор иссяк. Оба молчали. Ральф пытался подыскать какую-нибудь подходящую тему, но все мысли, которые приходили ему на ум, касались Кэтрин и были так или иначе навеяны романтическими чувствами, которые она у него вызывала. Об этом Мэри знать не следовало, и ему даже стало жаль ее, оттого что она не понимает, что с ним происходит. «В этом, — подумалось ему, — и состоит наше главное отличие от женщин: они не имеют понятия о влюбленности».