Book.

– Почтарка.

– Ну привязывай коня к двери и заходи в помещение.

– К двери? А он не увезет ее вместе со школой и учителем?

– Не такой уж он богатырский у тебя. Да если б и увез – тоже не страшно: с такой почтаркой проехаться – одно удовольствие.

Зеленые глаза посмотрели на меня строго и пристально:

– Ишь, бойкий какой! Разбаловали, верно, тебя девушки.

– Я не красавец, чтоб меня девушки баловали. Ну заходи, заходи!

Войдя через кухню в мою комнату, почтарка прислушалась к доносившемуся из класса голосу отца Константина и шепотом спросила:

– Кто там?

– Поп. Урок закона божьего дает.

– А-а-а… Это какой же? Из Бацановки? Пьяница?

– Он самый.

– А скоро урок кончится?

– Минут через десять.

– Ну тогда скорей бери и прячь. – Почтарка вытащила из сумки пухлый пакет. – Под тюфяк спрячь. А на стол положи старый пакет от инспектора. Придет поп, скажешь, что это я сейчас доставила.

Я сделал, как она велела, и предложил ей свой табурет, а сам сел на краешек кровати.

– Через неделю я опять заеду. Успеешь приготовить?

– Не знаю. Мне еще не приходилось такое делать.

– Мало ли что. Мне вот тоже не приходилось почтаркой по деревням скакать, а вот скачу.

– Если надо – значит, сделаю.

– Вот это другой разговор.

Мы умолкли и смотрели друг на друга. Глаза ее смеялись.

– Всматриваешься? – шепотом спросила она.

– Да, – так же шепотом ответил я.

– Ну смотри, смотри. Говорят, когда я снимаю шапку, в комнате светлее делается. Я ведь жар-птица. Смотри! – Легким движением руки она сбросила шапку. Голова ее будто вспыхнула. – И теперь не узнаешь?..

– Так это в самом деле ты?.. – еле мог я сказать от волнения. – Зойка, милая Зойка, как я рад!..

– Ну, давай поцелуемся. Сколько лет не виделись! – Обеими руками она притянула мою голову к себе и крепко поцеловала в губы. – Вот ты какой стал, мой родненький! Я тебя сразу узнала. А ты меня нет.

– Так это потому, что я каким был заморышем, таким и остался, а ты, ты расцвела, красавицей стала. Как в сказке.

– Уж и красавица! – улыбнулась она. Чуточку подумала и с такой же мягкой улыбкой сказала: – А может, и правда. Сколько на мне, девчонке, веснушек было! А теперь сошли. Сами сошли, без «Мадам Морфозы»!

Я вспомнил, что «Мадам Морфозой» Зойкина бабка называла крем «Метаморфоза», и спросил:

– Жива?

– Жива-а! Во Франции нашим эмигрантам борщ варит.

– Во Франции? Бабка?! – чуть не присел я от удивления.

– А ты думал как? Даже по-французски лопотать научилась. «Мадам, комбьен кут се шу? [38] Тю, ты очумела!» – передразнила Зойка свою бабку и расхохоталась.

– Но как же она туда попала?

– Потом, потом! Я ж к тебе буду часто приезжать.

За стеной послышался топот ног: это законоучитель отпустил ребят домой. Зойка встала, намереваясь уйти. Но дверь распахнулась – и в комнату вошел отец Константин. Он уставился на почтарку своими жгучими глазами и вскинул черные брови-дуги:

– «Откуда ты, прелестное дитя?»

– Благословите, батюшка! – склонилась Зойка, пряча плутоватую улыбку.

Отец Константин размашисто сделал благословляющий жест и опять спросил:

– Ты из пены морской, что ли? Афродита?

– Матрена, батюшка, – пресерьезно ответила Зойка, и только в уголках губ продолжала таиться все та же улыбка.

– Дурак же был тот поп, который окрестил тебя таким именем.

– А разве, батюшка, и среди попов есть дураки? – с наивной простотой спросила Зойка.

– Бывают, Матрена, бывают, хоть на них и почиет благодать божия. Сие даже согласуется с божественным учением. «Будьте аки дети», – говорится в писании, а дети, известно, народ неразумный.

– Это почтарка, отец Константин, – объяснил я. – Доставила мне пакет от инспектора. Теперь она всю волость обслуживает.

– Почтарка? А-а-а… Всю волость?.. А-а-а… Так, значит, предписания из епархиальной консистории теперь ты будешь доставлять мне?

– Нет, уж извольте за почтой посылать своего звонаря в волостное правление. В Бацановке до правления из любого места рукой подать.

– Жалко, жалко! – покачал отец Константин головой. – Я бы тебя принял с подобающей твоей красоте щедростью.

– А как бы приняла меня попадья? – прищурилась Зойка.

Отец Константин вздохнул:

– Попадья уже год, как спит во гробе. А в книге «Бытие» сказано: «Не добро быти человеку единому». Оттого и создал господь для Адама Еву. Скучно, Матрена, мне без Евы. – Он тряхнул своей черной волнистой гривой и крикнул в кухню, где слышались спотыкающиеся шаги Прасковьи: – Эй, убогая, поди сюда! Сбегай-ка в лавчонку, принеси сладкого винца, «церковным» называется. Да прихвати пряничков мятных, да орешков, да барбарисовых конфеток.

– Как же можно, батюшка, церковное вино тут пить? Школа ведь не освящена, – укоризненно покачала головой сторожиха.

– Иди, иди, не твое это дело! На́ вот две полтины.

Прасковья затопала к выходу, а батюшка, обратясь ко мне, спросил:

– В самом деле, почему ж до сих пор не освятили школу? Дойдет до его преосвященства, опять мне будет выволочка.

– Попечитель говорит, – ответил я, – что освятить школу – это не просто отслужить молебен и окропить стены святой водой, а еще – накрыть на улице столы, отобедать всей деревней и выпить десять ведер водки. Нужны деньги, а общественные деньги богатей Перегуденко потратил на постройку своей мельницы и не торопится возвращать. Кстати, вы знаете, что в прошлом году тут уже был какой-то молебен с общественным обедом? Помолились, напились и устроили поножовщину. Двух парней зарезали.

– Да, было дело под Полтавой, – пробормотал отец Константин. – А сами вы не боитесь жить в неосвященном помещении?

– До сих пор меня не навещали ни черти, ни ведьмы.

– Черти – может быть, что же касается ведьм… – Отец Константин многозначительно покосился на Зойку.

Та сейчас же отозвалась:

– Да и я у вас, батюшка, пока не рассмотрела на груди креста, приняла за кого-то другого. Вроде, сказать, за того, который в поэме Лермонтова «летит над грешною землей».