— Да что-то больно большие сапоги-то.
— Так ты их на свои сапоги одевай. Сверху. Они для того и предназначены.
Передвигаться в двойных сапогах было тяжеловато.
И я сказал об этом Рису.
— У нас, в Канаде, еще и не столько сапог надевают!
В коридоре было несколько дверей, а в дверях — окошки. Рис открывал каждое, смотрел внутрь, а потом закрывал.
При этом он говорил:
— Поели.
— И тут поели.
— А тут? И тут поели.
Поели, как оказалось, везде. А раз поели, то надо кормушки мыть и новый корм насыпать. Заодно мы меняли воду.
А скворцы прыгали над нами, расправляли хохлы и грубо кричали: «харч!», «харч!». У наших скворцов-то голосок понежнее будет.
В этот день я распрощался с птичьим отделом и, уж так вышло, следующим утром снова оказался на кормокухне мелких и крупных млекопитающих. И уж так случилось, что в последнюю неделю курсов я работал с тем же человеком, что и в первую. С Эуленетт.
На этот раз мы убирали и чистили у прыгучих крыс. Вот ведь дела — этот зверь, хоть и крыса, а ростом с небольшого кенгуру. Что бы сказал простой человек, увидев такую огромную крысу? Он бы ничего не сказал. Он бы закричал.
Только кричал бы он зря, потому что прыгучие крысы — одни из самых безобидных животных на свете. У них огромные уши лопухами, а глаза — не меньше чем у человека. И глядят совсем по-человечески. Но главное в прыгучих крысах, как понятно из названия, прыгучесть. Они без всякого шеста могут взлететь на такую высоту, какая не снилась самому знаменитому шестовику Сергею Бубке.
В каком-то смысле эти крысы были — птицами.
Прыгающих крыс Даррелл привез из своей последней экспедиции на остров Мадагаскар. Жилище им обустроили в длинном здании, где прежний хозяин поместья держал гидравлический пресс. Эта машина давила фрукты и делала сидр. Где теперь находится пресс, не известно. Зато каждому посетителю ясно, что здесь живут редкие мадагаскарские крысы, поскольку на доме висит специальная табличка.
Вольеры, в которых обитали крысы, были стеклянными и, почему-то, треугольными.
— В этом, наверное, есть какой-то смысл, — думал я. — Но какой?
В полумраке, который здесь царил, трудно было увидеть смысл треугольных вольер. Зато смысл полумрака, как ни удивительно, был ясен. Если бы посетитель зашел сюда ночью, то он увидел бы, что помещение, где когда-то стоял гидравлический пресс, залито ярким светом. Посетитель, разумеется, поспешил бы в администрацию и сообщил о том, что служители позабыли выключить свет. Но что бы ответили на это в администрации?
— Уважаемый посетитель! — ответили бы в администрации. — В помещении, где живут прыгучие крысы, установлена новейшая система контроля за освещением. Днем она его отключает, а в определенные ночные часы, именно — в определенные, включает! Понимаете? Мы делаем сутки наоборот!
— Зачем же нужны такие сутки? — удивится недогадливый посетитель.
— Да чтоб вы, дорогой вы наш человек, уважаемый вы наш посетитель, смогли бы днем посмотреть это ночное животное! В ночные часы же наш зоопарк не функционирует!
— Вон оно что! — скажет этот человек и поблагодарит администрацию зоопарка за заботу о нем, о посетителе.
А вот понять треугольную форму вольер оказалось сложнее. Но и в ней все-таки был свой смысл. Уже после того, как из здания исчез гидравлический пресс, но еще до того, как появились крысы, тут жили человекообразные обезьяны с названием «орангутанги».
Орангутангов, как и людей, сильно интересует жизнь соседей. Чтобы обогатить жизнь обезьян в неволе, для них сделали вольеры особой формы, из которых можно было одновременно следить за обитателями сразу двух соседних клеток. И, надо сказать, оранги сполна пользовались этой возможностью!
А крысам-то что? Во-первых, их не интересует жизнь соседей, а во-вторых — какие ночью соседи? Темно же.
Кормление и уборка у крыс проходили хорошо и весело. И только в последний день, выходя из здания по лестнице, я ударился головой о табличку. На ней было написано «Майнд зэ хэд!», что значит «Берегите голову!».
А дни, как кони, пробегали…
Но нельзя сказать, чтобы проходили они зря. В дни последнего месяца мы успевали не только поработать в зоопарке, но и в библиотеке посидеть, и понаблюдать за животными, о которых писали курсовые.
Вольера, где обитали «мои» лемуры, располагалась так удобно, что я мог бы наблюдать за ними прямо из окна своей комнаты. Но я не ленился выйти и подойти поближе. Более того, каждый день после обеда я вытаскивал из гаража усадьбы Ле Ное неимоверной длины стремянку и не без трудностей устанавливал возле сетки «Лемурьего края». Затем я засовывал тетрадь с ручкой за пазуху и взбирался на значительную высоту.
Нельзя сказать, чтобы посетители зоопарка не удивлялись человеку, сидящему с тетрадкой на трехметровой стремянке. Они, понятно, ему удивлялись, потому что я был похож на пограничника, который наблюдает с вышки за рубежами Родины. Ведь с земли не было видно, есть у меня автомат или нет.
Зато уж «Лемурий край» я видел от кромки до кромки.
Сидя на стремянке, я прикидывал, какие именно стороны жизни лемуров мне нужно наблюдать и фиксировать? Задача моя была простая: узнать, на сколько процентов вари и катты используют территорию вольеры, и как относятся друг к другу. Я, конечно, и так мог сказать, что друг к другу они относятся плохо, а территорию используют хорошо. Но не это требовал от нас Фа! Ему нужны были не слова, а факты. Поэтому, чтобы доказать эту очевидную вещь, мне пришлось просидеть на стремянке три недели.
Я нарисовал себе подробную карту «Лемурьего края» и разбил ее на квадраты. Все лемуры были обозначены буквами, и через каждые десять минут я отмечал их месторасположение на своей карте. От этого можно было бы сойти с ума.
Однако со временем я обнаружил, что у этой работы есть не только отрицательные стороны. Имеются и положительные. В «Лемурьем крае» разворачивались такие драмы и такие комедии, что глядеть на них было захватывающе.
Членов семейства вари было шестеро: известная нам Бандерша, супруг Бандерши, три сына Бандерши и ее дочь. Бандерша была главной и держала родственников в «ежовых рукавицах». Особенно доставалось старшему сыну, поскольку мамаша считала его лоботрясом и паразитом.
— Паразит! — как бы кричала она, отвешивая старшему сыну очередную оплеуху. — Здоровый лоб вымахал, а все на материной шее сидишь. Тунеядец! В твоем возрасте другие уже сами себе на харчи зарабатывают. А ты все с матери тянешь!
— Так нас же бесплатно кормят, — как бы оправдывался старший сын. — Вы-то тут, мамаша, при чем?
— Матери грубить! — орала Бандерша, накидываясь на сына с новыми побоями. — Жизнь моя на тебя, лоботряса, потрачена! А благодарности никакой!