Ромул с облегчением вздохнул.
— Значит, ты позволишь ветеранам сопровождать тебя в сенат?
— Нет, не позволю. — Глаза диктатора блеснули.
— Н-не понимаю.
— Твои побуждения благородны, — признательно кивнул Цезарь. — Однако не забывай, с кем разговариваешь. Чтобы я, лучший полководец за всю историю Республики, прибыл в сенат с пестрой толпой отставных легионеров? Я не могу себе такого позволить.
— Только сегодня, всего один раз! — взмолился Ромул. — Если нападения не будет, можешь выдать это за стихийную демонстрацию народной любви и посмеяться вместе со всеми. А если опасность все же возникнет, они тебя защитят.
Цезарь помедлил, обдумывая просьбу, и в Ромуле проснулась надежда.
— Нет, — наконец покачал головой диктатор. — Я не хочу жить в страхе.
Ромул пал духом, однако тут же мелькнула мысль: пусть Секунд с ветеранами все равно ждут у сената! И при малейшем волнении бросятся внутрь! В этом случае диктатор, конечно, рискует больше, но лучше уж так, чем оставить его вовсе без охраны.
— Хорошо, — кивнул юноша. — И все же — можно мне тебя сопровождать?
Один умелый солдат стоит двадцати обрюзгших сенаторов: может, удастся их удержать, пока подоспеют ветераны?
Ромул недооценил проницательность Цезаря.
— Тебе — можно. А ветеранов распустить, — приказал тот. — Что бы ни случилось — пусть не вмешиваются. Ясно?
Ромул метнул на него полный отчаяния взгляд.
— Ясно.
— Дай слово, что ты велишь им разойтись. — Цезарь по-солдатски протянул ему правую руку.
— Откуда ты знаешь, что я его сдержу?
— У тебя верное сердце, я это вижу. И ты — солдат моей армии.
— Хорошо. — Ромул, проклиная зоркость Цезаря, ответил на его рукопожатие.
— Вот и прекрасно, — заключил диктатор. — Теперь мне нужно заняться делами, день предстоит нелегкий. Подумай, что скажешь в сенате о Каррах. И приходи туда к полудню. К этому времени я и приеду.
— Слушаюсь. — Бессильный перед властью Цезаря, Ромул пал духом. Тарквиний ведь не станет выдумывать, особенно если дело касается убийства. Однако Цезарю неоткуда об этом знать, и он наверняка считает, что перед ним пусть и преданный, но слишком суеверный солдат. Нужно попытаться еще раз. — Я…
— Ни слова больше. Спасибо за хлопоты, — отрезал диктатор и, подняв руку ко рту, крикнул: — Оптион!
К отчаянию Ромула, тот появился на пороге мгновенно.
— Слушаю!
— Проводи легионера до двери, — приказал Цезарь. — И вели управляющему отсчитать ему двадцать ауреев.
— Не нужно! — запротестовал Ромул. — Я ведь не ради денег!
— И все же твоя преданность будет вознаграждена. — Цезарь повел рукой, отпуская юношу. — Увидимся позже.
— Слушаюсь. — Как можно четче вскинув руку в приветствии, Ромул вышел.
Озадаченный оптион довел его до дверей, и вскоре юноша уже выходил на улицу, сжимая в руке увесистый кожаный кошель.
Стража успела смениться, зато Маттий ждал на прежнем месте. При виде кошеля глаза его заблестели, как у стервятника, завидевшего добычу.
— Значит, Цезарь тебе поверил? — воскликнул он.
— Нет, — мрачно покачал головой Ромул. — Даже слушать не стал. Это просто награда за преданность.
— И что нам теперь делать? — уныло спросил Маттий.
Ромул на миг задумался.
— Идти в Лупанарий, — объявил он. Если Фабиола там, может, удастся отговорить ее от убийства. Юноша не очень-то верил в успех и всерьез опасался, что привратники могут его прирезать, однако стоило попробовать. Других выходов все равно нет.
Увидев Децима Брута, который выглянул из приближающихся носилок, Ромул приободрился: он ни разу не видел собраний заговорщиков и верил, что любовник Фабиолы останется непреклонен. Может, Брут явился к Цезарю с тем же, с чем и Ромул.
Юпитер, пусть так и будет! — взмолился юноша.
* * *
Последними приготовлениями Фабиола занялась лишь тогда, когда Брут уехал к Цезарю. Решимость его осталась неколебимой, и девушку это одновременно радовало и тревожило. Со вчерашнего дня, после ухода заговорщиков, Фабиола не спускала с Брута глаз, опасаясь, что он передумает, и всячески старалась его отвлечь. Кухонным рабам было велено приготовить роскошную трапезу, а между сменами блюд из свинины, рыбы и многочисленной дичи перед ними с Брутом разыгралось представление, о котором заранее позаботилась Фабиола. Греческие атлеты боролись на полу, блестя умащенными телами, поэты декламировали свежие сатиры, актеры разыгрывали короткие комедии, акробаты показывали замысловатые трюки. С виду задумка Фабиолы удалась: Брут хохотал и одобрительно отзывался о выступающих, однако девушка видела, что он погружен в раздумья, а ведь, кроме убийства Цезаря, размышлять ему было не о чем. Фабиола, следя за представлением, и сама едва могла отвлечься мыслями от заговора, однако не решалась заговаривать о нем вслух. Брут тоже молчал.
Девушка даже не смела себе признаться, что былое упорное нежелание любовника вступить в заговор побудило ее заглянуть в дальние закоулки души, где гнездилась ее собственная неуверенность. Всегда ли жили в ней сомнения, или они появились лишь с отказом Ромула разделить месть, она не знала, однако не могла не оценить стойкую преданность брата Цезарю. Ромул всегда был одержим благородными идеями — вроде освобождения всех римских рабов, — и его не сломили ни тяготы гладиаторской жизни, ни горький опыт походов с армией Красса. Брат остался верен себе. Это чувствовалось и по его поведению, и по тому, с каким уважением отзывался о нем Тарквиний. Даже отказ убить Гемелла говорил сам за себя.
А она? Кем она стала? Мучительный вопрос не давал Фабиоле уснуть всю ночь. Да, она сумела подняться над своим прежним положением, однако профессия, как теперь понимала девушка, наложила на нее прочный отпечаток. В первую очередь — породила в ней недоверие к мужчинам. Опыт Лупанария научил ее, что полагаться на них нельзя никогда и ни в чем, и лишь Брут, неизменно порядочный и честный, стал единственным исключением из толпы. Так удивительно ли, что она отождествила Цезаря с насильником своей матери? Может, она приписала ему то, чего не было?
Нет, возразила она себе. Его выдавал не только взгляд, но и голос, и слова! И все же теперь, вспоминая тот зимний вечер, Фабиола видела все в ином свете. Цезарь ведь ни в чем не признался. Попытка на нее напасть — не доказательство его насилия над матерью. Ромул прав.
Не в силах унять душевную муку, Фабиола лежала без сна, ясно понимая, что заговор уже не остановить. Слишком много властных нобилей, пылающих ненавистью к Цезарю, в него замешано.
Утром, при виде уверенного и непоколебимого в решении Брута, Фабиола изо всех сил пыталась скрыть за улыбками следы ночных тревог, однако любовник что-то почувствовал.