— Нет! — воскликнула она. — Обещаю!
— Шлюху не переделаешь, — в сердцах бросил любовник.
Фабиола покраснела и опустила голову. В глубине души она немилосердно корила себя за беспечность с Антонием: теперь все планы пойдут прахом! Без поддержки Брута она ничто! Он запросто отнимет у нее Лупанарий и потребует назад остаток денег!
— Оставь себе Лупанарий, будь он проклят, — скривился Брут, угадав ее мысли. — И деньги тоже. Мне они не нужны.
Фабиола бросила на него благодарный взгляд.
— Мне надо собраться. Уйду завтра на рассвете.
— Прекрасно. И не возвращайся. Не хочу тебя видеть — никогда.
Брут тяжело поднялся и, не оглядываясь, неверной походкой вышел из комнаты.
Фабиола в отчаянии рухнула на постель.
Что она наделала?..
* * *
Сведения о Цецилии, владельце латифундии, оказались верными. Выдав себя за купца, выросшего в здешних краях, Тарквиний вскоре уже сидел на теплой кухне виллы, куда его привел доброжелательный управляющий, тоже ветеран. За ужином и чашей ацетума гаруспик узнал, что его родители умерли: Сергий еще до того, как Цецилий купил поместье, а Фульвия — двумя годами позже.
— Твоя родня? — спросил управляющий.
Тарквиний неопределенно повел рукой.
— Дядя с теткой.
Осушив чашу, управляющий утер рот ладонью.
— Фульвия перед смертью совсем ослабла, бедняга. Кто другой выкинул бы ее прочь и не задумался, да Цецилий не таков. Она тут, говорит, всю жизнь работала, да и еды ей много не надо — мол, не обеднеем.
— Спасибо ему, — искренне тронутый, кивнул Тарквиний. — Повидать бы его.
— К вечеру вернется, — уверил его управляющий. — За ужином и повидаетесь.
— Отлично, — улыбнулся гаруспик и спросил как бы между делом: — А где их похоронили, кто-нибудь знает? На могилу бы сходить.
Управляющий на миг задумался.
— Лучше всего спросить виликуса. Он тут уже лет тридцать.
Тарквиний с трудом скрыл удивление.
— Его зовут Декстер, — продолжал управляющий. — Тоже бывший военный. Найдешь или во дворе, или на полях вокруг дома.
Пробормотав благодарность, гаруспик отправился искать Декстера — того самого, который некогда предупредил его, что Целий замыслил недоброе против Олиния.
Виликус, припадая на одну ногу, вышагивал вдоль изгороди поля, покрикивая на рабов, которые пропалывали ростки озимой пшеницы. Его внушительная фигура осталась прежней — и хотя раны, полученные на службе в легионе, давали о себе знать, годы не согнули его спину и не погасили огонь в глазах.
Тарквиний не сомневался, что Декстер не спускает с него глаз с того мига, как гаруспик появился в поле зрения. Пусть. Уходом с латифунции он всего лишь прекратил договор найма — не такой уж проступок, чтоб волноваться из-за него полжизни спустя.
— Приветствую, — начал он. — Управляющий сказал, где тебя найти.
Декстер раздраженно хмыкнул.
— Ты его друг, что ли?
— Нет, — качнул головой гаруспик. — Я здесь жил в детстве.
Виликус, разглядывая его, нахмурился. Тарквиний ждал. Интересно, узнает ли?
— Не помню такого, — признал Декстер. — Впрочем, по годам-то ты мне ровесник.
— Младше, — поправил его гаруспик: шрамы и седеющие волосы делали его старше и вечно сбивали с толку окружающих. — Меня зовут Тарквиний.
— Марс-покровитель! — выдохнул наконец виликус. — Вот уж кого не думал встретить! Ты, помнится, задолжал мне кус мяса!
— Хорошая у тебя память! — не сдержал улыбки гаруспик.
— Я еще не весь развалился, — хмуро заметил виликус и бдительно глянул на рабов. — Чего ты сбежал в тот раз, когда я тебя предупредил? Старика бросил…
Тарквиний вздохнул.
— Он сам так велел.
Декстер не удивился.
— Я тебя за труса и не считал. — Он хитро прищурился. — А с реликвиями ты что сделал?
Тарквиний, заранее готовый к такому вопросу, не повел бровью. Виликус, правая рука Целия, часто бывал посвящен в планы хозяина, а продажа Олиния была затеяна ради того, чтобы выкрасть бронзовую печень, по которой гаруспиков учили искусству предсказаний, и меч Тарквина — последнего этрусского царя, правившего Римом.
— А что, Красс был недоволен? — ответил он вопросом на вопрос. — Ему-то они пригодились бы.
— Ну и глаз у тебя, — проворчал Декстер. — Что с ними стало?
— Когда я поднялся, реликвий уже не было, — с сожалением ответил гаруспик. — И Олиний ничего не сказал.
Двое помолчали, глядя друг другу в глаза. Первым отвел взгляд виликус, не в силах смотреть в темные бездонные колодцы, какими казались ему глаза Тарквиния.
— Теперь уж не важно, — с усилием пробормотал он. — Где тот Целий… Да и Красс…
— Где заслужили.
Они вновь обменялись взглядом.
— Зачем ты вернулся? — нарушил молчание виликус.
— Хочу сходить к родительским могилам. Управляющий указал на тебя. Мол, ты знаешь, где они.
Декстер неловко кашлянул.
— Работникам полагается деревянная табличка. За столько лет уж давно сгнила.
— А я надеялся, что ты вспомнишь, — произнес Тарквиний мягче.
— Может быть.
Гаруспик отодвинулся в сторону, открывая Декстеру проход к дому и кладбищу. Виликус, явно выбитый из колеи, бросил рабам очередной приказ и двинулся вверх по дороге. На четырехугольном клочке земли, где погребали рабов и кабальных крестьян, Декстер направился прямиком к тому краю, что выходил к Фалериям.
— Здесь, — ткнул носком ноги виликус. — В одной могиле.
Хорошо понимая, что участок с видом на Фалерии могильщики выбирали не специально и что тела свалили в одну могилу исключительно для экономии места, Тарквиний все же преисполнился благодарности к богам за такой малый, но все же внятный знак их благоволения. Не отводя глаз от могилы, он вспомнил родителей молодыми, какими были они в дни его детства — улыбающимися, гордыми, полными жизни. Такими они и хотели остаться в его памяти. Однако прощание было нерадостным, да и живыми он их уже не увидит… Он закрыл глаза, стараясь сохранить в памяти образ отца и матери.
Декстер нерешительно переступил с ноги на ногу, не находя слов.
Тарквиний знал, что у горной пещеры, где погребен Олиний, на него нахлынет такое же горе, как при виде родительской могилы. К чему были все странствия, если он все равно остался последним гаруспиком? И почти ничего не узнал об этрусках? Часть знаний, полученных от Олиния, перешла к Ромулу, но если боги не даруют им встречи и примирения, то все усилия окажутся тщетными.