– Нет, – снова ответил мальчик, – но…

– Но я заставила тебя подумать, – с живостью продолжала Мартина, – и ты сам будешь просить мать, чтобы она поместила тебя куда-нибудь – в услужение или в учение.

– О да! – воскликнул Пьер.

Тут его мать, растерянная от волнения, обняла его голову и поцеловала с какой-то порывистой горячностью.

– Вот посмотри, – сказала старушка, – от одной мысли расстаться с тобой она уже совершенно испугана и расстроена, как будто ей предлагают отправить тебя за тридевять земель от дома. А между тем, может быть, ты будешь жить совсем близко от нее, и у нее будет возможность видеть тебя, когда только захочет. Я знаю, почему говорю все это.

– Бедная мама! – сказал Пьер, совершенно расстроенный видом плачущей матери, – но я же не ухожу, не покидаю тебя, нет…

– Ну, ну, – продолжала Мартина с неожиданной кротостью, – я понимаю это, но все имеет свои границы, обдумайте хорошенько. Неужели ты думаешь, мать моя, что это дитя весь век останется с тобой? Не будешь же ты его учить стирать белье, я надеюсь. У тебя нет земли, которую он мог бы обрабатывать, и ты не можешь надеяться на наследство или на какой-нибудь другой счастливый случай.

– Увы! – сказала госпожа Бюрель, грустно качая головой.

– Значит, он должен идти искать работу у других.

– У других! – повторила мать глухим и печальным голосом.

– Так тебя пугает это страшное слово: у других! Не беспокойся, не пропадет он у других; если только есть сила воли, можно преодолеть себя. Я тоже была в чужих домах и до сих пор невредима, мои мальчики тоже, и это им пошло только на пользу. Ты сама была у чужих людей, ходишь к ним и теперь и, находя у них заработок, примиряешься с этим.

– Кончено! – подтвердил Пьер с веселой решимостью, по которой можно было понять, что он старается рассеять опасения матери.

– Вот сын твой понял, – снова начала Мартина, – что нельзя дальше так жить. Ты тоже должна это понять.

– Да, – пролепетала вдова, – да, конечно.

– И ты примешь меры? И как можно скорее?..

– Да, я посмотрю, я поищу, я узнаю…

– Вернее сказать, выберешь самый длинный путь; и ты первая объявишь ему, что это не к спеху, и дело затянется. О, я тебя знаю! Я не считаю это за грех, но ты всегда была такая; надо уметь взяться за тебя. Поэтому слушай: для блага твоего и для блага мальчика все должно измениться не в месяц, не в неделю, а прямо завтра. И не надо ни искать, ни смотреть, ни спрашивать; все уже высмотрено, найдено, выведано. Я только из-за этого и пришла к вам.

Вдова с тревогой остановила свой взор на старушке.

– Ты знаешь моего племянника Роша Обри, бочара?

– Да, – ответила вдова с каким-то затаенным страхом.

– Я прекрасно понимаю твое беспокойство. Ты знаешь Роша как человека, я не скажу, жестокого, но серьезного, дельного, неразговорчивого, непоколебимого в своей твердости, и ты себя спрашиваешь, как будет себя чувствовать у него твой Пьер, этот веселый, вечно смеющийся мальчик? Ну чего бояться! Твой Пьер должен вести себя как ему подобает; если он будет вести себя достойно, и ему будет хорошо, если дурно – не взыщи! Он должен всегда идти по прямой дороге, и все будет хорошо. Я говорила с племянником. Он мне сказал: «Этот мальчик мне нравится; если он захочет быть прилежным, я его возьму. Три года он будет у меня без жалованья, но на всем готовом. И если он будет хорошо исполнять свои обязанности, я это ему зачту. Это мне важно. Вы его можете привести, тетя, когда вам вздумается». – Ну что, пойдешь со мной, мальчик?

Пьер, глядя в глаза матери, медлил с ответом; он знал Роша, и его не очень-то привлекала мысль, что придется иметь дело с этим суровым человеком, который был известен своей черствостью.

– Надо еще узнать, нравится ли это предложение Пьеру, хочет ли он стать бочаром… – робко сказала вдова.

– Послушай, милый, – прервала ее старушка, как будто не слыша рассуждений вдовы и принимая торжественный вид, – знаешь ты, почему сегодня у тебя было такое сильное горе?

Пьер удивленно посмотрел на нее.

– Знаешь, почему, вместо того чтобы взять к себе девочку…

– Мартина! – умоляющим тоном прервала ее вдова.

Но Мартина продолжала, не обращая внимания на ее возглас:

– Знаешь, почему твоя мать позволила господину Гюро увести девочку?

– Нет, – сказал Пьер, тогда как его мать знаками призывала Мартину замолчать.

– Тогда я тебе скажу. Потому что уже два года, как твоя мать не может заплатить господину Гюро за наем домика, в котором вы живете. Когда она в состоянии отдать что-нибудь, этими деньгами покрываются проценты, а долг остается тот же. И твоя мать не смеет идти против господина Гюро, а то он вас выгонит и оставит всю мебель себе… Она никогда не говорила тебе этого, боялась огорчить тебя.

– Боже мой, Мартина! – сказала вдова. – Разве он понимает такие вещи? Зачем вы говорите с ним об этом?

– Как это я не понимаю! – воскликнул Пьер. – Я прекрасно все понимаю! А я-то еще говорил себе: почему она не захотела доставить мне удовольствие?.. Какой я был глупый! Но я не знал, я же ничего не знал!..

– Теперь ты знаешь, – продолжала Мартина, – теперь скажи, готов ли ты работать, чтобы освободить мать от долгов?

– Конечно, Мартина, конечно!

– Ты наймешься к Рошу, не так ли?

– Пойдемте к нему сейчас же, если хотите, и скажем, что я начну работать прямо с завтрашнего дня.

– Хорошо, пойдем.

И Пьер вышел со старушкой.

На другой день в это же время Пьер, ушедший с восходом солнца из дому, вернулся домой.

– Ну как? – спросила вдова, с нетерпением и беспокойством ожидавшая его на пороге.

– Ничего, дело идет! – ответил он весело. – Рош мне сказал: «Если ты будешь продолжать таким же образом, то мы будем друзьями». И я буду продолжать, буду стараться!

И вдова поняла благоразумие советов Мартины.

2. У господина Гюро

Господин Гюро, у которого маленькая Мари нашла убежище, был довольно странный человек.

Он был богат, но никто не смог бы объяснить, каким образом он достиг такого богатства. Все только знали, что вначале он был приказчиком у мясника; что с некоторыми сбереженными средствами он открыл маленькую торговлю скотом; что эта торговля постепенно разрасталась в продолжение пяти или шести лет, так что под конец он мог бросить ее и жить доходами со своего капитала.

Это продолжалось около двенадцати лет.

Из года в год, с тех пор как он больше не занимался торговлей и не имел больших доходов, его благосостояние, хотя существенно и не увеличивалось, но постепенно все более укреплялось.