Павел Иванович в изнеможении откидывается.
– Спасибо, Голубцова. Вы чудно добры. И кудри вам к лицу. Философ совершенно прав. Жизнь – треугольная штука, черт возьми!
– Ну ладно, Павел Иванович, пойдемте ужинать и отдыхать, – пытается подставить плечо Полкану Маня.
С ее помощью Супин встает и движется в сторону кухни.
Трофим становится монументальной преградой на их пути.
– Тосик, ну что ты, в самом деле? – возмущается Маня.
– Я все сказал. Маргарита поняла. Буду ждать в семь ноль-ноль на условленном месте. Надеюсь, без неожиданных сюрпризов, – Седов выпячивает подбородок в сторону соперника и, притиснув его с силой к стенке, проходит в коридор.
– Тосик, останься! Куда же ты? – лепечет тетя Аля.
– Я – спать. Утро предстоит сложное, – гордо обрушивает себе на голову шапку-ушанку Трофим и, запахнув пуховик на манер Бэтмановского плаща, удаляется из квартиры.
– Я снова все сделал не так? – смотрит растерянно на Маню Полкан.
– Все так, Павел Иванович.
Маня отводит глаза от близкого и доверчивого лица шефа. От него пахнет хорошим коньяком, сигаретами, одеколоном. Пряным, дурманящим.
«Господи, я ног не чувствую. И вспотеть только не хватало», – проносится в Маниной смятенной голове.
Но, слава Богу, Супин усаживается на стул и хватается за ложку.
– Ни черта не ел! Только пил… О, какое счастье – горячее!
Он говорит что-то еще, прихлебывая и глотая. Слов женщины не разбирают. Они, как зачарованные, смотрят на него, одинаково подперев руками щеки. Три девицы у стола.
Первой спохватывается тетя Аля.
– Добавочки, конечно! – она подливает Полкану супа и снова подпирает щеку.
– Простите меня. Расклеился что-то… Но завтра, в семь ноль-ноль… Так ведь? В семь? Я готов. Решительно готов. И незачем было размазывать меня по стенке. Да!
Супин пытается собраться с мыслями и восстановить привычную мину непререкаемого достоинства.
– Отдохните, Павел Иванович, а утром посмотрим, – подает голос Рита. – Вы сегодня ничего не выяснили? Не были у генерального в больнице?
Супин обреченно мотает головой.
– Все впустую. И генеральный плох. Придется нам идти на крайние меры. И мне… страшно. А вам? Неужели вам всем не страшно? А если тюрьма? А если охрана Кашина схватит и покалечит? Или вовсе убьет? Рита, что вы молчите?!
Маню поражает искренность, с которой Полкан расписывается в своей слабости.
«Он – настоящий. Конечно, не Бэтмен. Да и к свиньям этого голливудского шута! Хочу встретить вот такого, живого…»
Рита пожимает плечами.
– Никакой охраны быть не должно. Водитель и нянька. Но, быть может, вам и вправду лучше не рисковать? В конце концов, помогать человеку, который лишает вас работы и едва ли не сажает в тюрьму, – абсурд.
– Бросьте, Кашина, делать из меня слизняка. Мне ведь тоже нечего терять. Выбора нет.
Он скребет ложкой по тарелке, подбирая остатки лапши. Посуда после трапезы аккуратиста выглядит образцово – можно и не мыть.
Тетя Аля тянется к холодильнику. Маня категорично машет на тетку. Аля сникает и снова укладывает щеку-плюшечку на руку.
– А где ваши очки? И машина? – спрашивает Маня.
– О! Очки вроде в пальто. Они все падали в грязь почему-то… А машина там… – он неопределенно кивает в пространство. – Не беспокойтесь. Я посплю, встану в пять и буду на месте с машиной в нужное время. Спасибо, как всегда, все очень вкусно.
Супин, покачиваясь, встает:
– Мне бы в душ, если позволите…
Маня бежит в гостиную, достает из шкафа свежее полотенце. Поворачиваясь, она натыкается на Павла Ивановича. Он подхватывает ее под локоть и, быстро склонившись, целует руку.
– Я не стою вашего беспокойства. Вы… Голубцова… вы даже не представляете, кого пустили в дом.
Маня неловко отнимает руку, опускает голову, краснея:
– Вора и растратчика?
– Да уж… – вздыхает Супин. – До Тосика мне – как до луны.
Маня прыскает.
– Может, оно и к лучшему?
Полкан театрально раскидывает руки, мол, как знать?
– Вот полотенце. Шампунь и всякое прочее в ванной. А… ваши вещи?
Маня от смущения говорит излишне деловито.
Супин берет у нее полотенце, грустно ухмыляется:
– Вещи – пустое. Носки за ночь высохнут на трубе. Пардон за прозу.
Маня мгновенно представляет голубые носки в горох, обмотанные вокруг полотенцесушителя, но это отнюдь не сбивает ее романтического настроя. «Горох – это даже мило. В качестве вызова и нестандартного решения… Один известный журналист вообще носки с сандалиями носит, и ничего».
Полкан отворачивается и бредет нетвердой походкой в ванную.
Маня входит в кухню, садится на табурет. Она не замечает, как Аля украдкой сует рюмку в раковину и подмаргивает Ритусе. Рита переводит взгляд на Маню, загадочно улыбаясь.
– Нет худа без добра, да, Манюнь?
– Рит, это просто гадко так думать обо мне, – вспыхивает Маня.
– Прекрати. Это все мудреная наша жизнь. Деревянный Полкан превращается в лирического героя. Смешной Тосик – в непоколебимого воина, а Царевна-Несмеяна – в подлую лягушку.
– А героиня второго плана? Наперсница царевны?
– А она и есть настоящая героиня. И царевна.
Рита усмехается и отпивает из массивной чашки ненавистный растворимый кофе.
Будильник звонит как припадочный. Так, во всяком случае, кажется Мане. Она прихлопывает невротика. Без четверти шесть. Темень непролазная. Что происходит? Ах, да… Операция, фура, Ника… Маня зажигает настольную лампу, осматривается. Риты в комнате нет. Но из кухни доносится неумолчный стрекот тети Али. Значит, все поднялись раньше Голубцовой. Позор!
– Мы опаздываем?! – влетает она в кухню в пижаме.
– Нет, время есть. Садись пить чай.
Ритуся невозмутима, как караульный у Вечного огня, и так же торжественна.
Она уже одета и даже слегка подкрашена.
– А… Павел Иванович?
– Полкан давным-давно за машиной помчался. Ну, чай наливать, беспокойная ты наша царевна? – усмехается Рита.
– Вот, греночки тепленькие, – Аля подсовывает под руку Мане тарелку.
– Господи, какие гренки, Аля?! Мне кусок в горло не полезет.
– Мань, оставайся ты дома. Я за тебя волнуюсь. И потом, столько народу просто не нужно! – горячо говорит Рита.