Супин вздрагивает от звонка мобильного. Маша… Сердце прерывает гонку, дыхание останавливается. Он дрожащим пальцем дотрагивается до экрана.
– Я выскочила из бух-столовки, где бабки переругались вконец, и почему-то решила сказать тебе, что умираю от любви! – слышит он радостный шепот Мани.
– И еще я совершенно не могу сидеть на стуле. Все болит и ноет. Вот как ты меня замучил ночью. Что ты молчишь? У тебя люди?
– Нет. Я один. И я тоже… умираю.
– От любви?
– Да, Маш. Да.
– Это просто счастье, – выпаливает Маня, и в трубке раздаются гудки.
«Вот чего я боюсь больше всего на свете! Маниного презрения и недоверия. Я не могу потерять ее, не могу!»
Супин подходит к столу, берет очередной карандаш, крутит его в руке. Он уже знает, что пойдет на все условия Кашиной.
* * *
Ночью Мане снится кошмар. Аля подходит к ее кровати, тычет пальцем в лицо и говорит странно, нараспев:
– Такой длинный путь, а ты все спишь. Ты же не успеешь.
– Куда, Алечка, куда? – спрашивает Маня шепотом, боясь разбудить Павла. Он уже вторую ночь не уходит от нее в маленькую комнату – спит, крепко прижавшись, будто боится, что она вскочит и убежит.
– Проводить Трофима в рейс. Дорога далекая, плохая. Вот, на-ка, возьми ему рыбки – Тосик любит рыбку жареную.
Аля сует Мане огромную рыбину. Маня отстраняется и видит, что огромная скользкая рыба еще трепещется, поводит страшным пустым глазом, а из-под жабр сочится кровь, которая заливает простыню…
Маня вскрикивает и просыпается. Павел поднимает голову:
– Что, Манюш?
– Ой, сон дурацкий. Страшный такой, про Алю.
– В церковь сходи, свечку поставь, – зевает он и поворачивается на спину. – Покойники вроде любят, когда свечи за них ставят. Впрочем, я в эту ерунду не верю. Просто ты перенервничала в эти дни. Ничего, в выходные поедем с тобой в Звенигород. Там красотища, тишина… И гостиница очень хорошая есть. Не боишься горок крутых? Усядемся на тюбинг – и в полет. Лепота…
– Не-а, я с тобой ничего не боюсь, – Маня прижимается к Павлу, целует его в шею, шепчет, что вот так, обнявшись, им ничего не страшно. Ничего.
Утром Маня никак не может найти свой мобильник, который запропастился невесть куда.
– Ну Бог с ним, Маш! Какие там срочные звонки у тебя? Вечером найдешь.
– А вдруг Тосик позвонит? Он сегодня из рейса возвращается и обязательно позвонит, будет нервничать, где я и что.
Она вытряхивает все из своей сумищи на кровать.
Супин подходит к Мане, растерянно щупающей подкладку сумки.
– Я вот что хочу тебе сказать, Маш. Трофим, конечно, хороший мужик, и какие-то родственные чувства ты к нему вполне можешь испытывать. Но… мне это, откровенно говоря, не слишком приятно. Все-таки он – мой соперник.
Маня хмыкает.
– Тосик – соперник? Скажешь тоже. Ты еще к братьям моим сводным меня приревнуй.
– Да, я ревную. Мне вся эта ситуация неприятна. Ты всю жизнь будешь носиться с чужим Тосиком как с писаной торбой?
Супин смотрит на часы и хватает со стула портфель. Времени – в обрез, а Павел Иванович никогда в жизни не опаздывал на работу.
– Паш, но это невозможно, взять – и отрезать в один день. Тосик и Аля – это уже моя жизнь.
– А я? Я – жизнь или так, временное явление?
– Ты – мое счастье.
Маня подходит к Павлу, обвивает его руками.
Супин смотрит на нее строго.
– Тогда немедленно хватай сумку и иди за мной в машину. Водитель уже наверняка приехал.
– Ах да, мой повелитель, у вас же теперь личный водитель. Как же я забыла?
– Да, помни, пожалуйста, что у нас теперь СВОЯ жизнь. И твое прошлое к ней не имеет никакого отношения.
– А твое прошлое?
Супин резко отворачивается и идет к двери:
– У меня нет прошлого. Оно забыто, похоронено и даже… Ну, ты готова?
Он вдруг наклоняется и поднимает Манин телефон, который лежит под зеркалом.
– Вот, Маша-растеряша, твой телефон! Едем!
Лишь в машине Маня включает телефон и видит два пропущенных звонка. Необычный, чужой номер, кажется, не московский. Она не слышала вызова, так как телефон был поставлен на бесшумный режим.
– Кто-то мне звонил в семь утра. Странно…
– Кому надо – перезвонит. Но это наверняка ошибка. Все время ошибаются люди! Я никогда не откликаюсь на незнакомые номера, – замечает Супин.
– Да, наверное… – соглашается Маня.
Но лишь успевает она прийти в контору и сесть за рабочий стол, как незнакомый абонент снова звонит.
– Да? – настороженно спрашивает Маня.
– Хех, Это Москва? Мария… хех? – раздается пыхтящий женский голос.
– Да, кто это?
– Вам знаком Трофим, хех, Седов?
– Да, конечно! – поднимается Маня, чувствуя неприятное покалывание в области солнечного сплетения.
– Это медсестра из больницы города Гагарина. Трофим Седов находится у нас в реанимации. Хх-ех.
– Что случилось? – Маня едва удерживает трубку.
– Авария. Ситуация серьезная. Если вы родственница, приезжайте скорее, хех. Если нет, то дайте нам телефон родственников. А то у него в телефоне все ваш да ваш номер.
– Да, я родственница! Я – единственная родственница! – кричит Голубцова…
Через полчаса водитель Супина уже гонит машину по Минской трассе. Но Мане кажется, что едут они страшно медленно, что Трофим не дождется ее, уйдет так же страшно, жестоко, неправильно, как Аля. И снова Маня чувствует вину и непереносимую тяжесть… предательства. Разумные доводы не действуют. Да, у Трофима опасная работа. Да, это могло произойти в любой день и час. Но произошло именно сейчас, когда Манина жизнь стала так круто меняться. Будто незримый хозяин ее судьбы схватил бестолковую девчонку за руку, притащил на место преступления и выкрикнул: «Вот, смотри, что ты делаешь с собой и жизнью близких! Порхаешь в иллюзиях и бросаешь то, что ценно по-настоящему…»
Маня старается отбросить эти неудобные докучные мысли и обращается к водителю:
– Скоро, уже скоро?
Пожилой и надменный дядька недовольно кривится.
– Да. И не нужно так нервничать. Дорога плохая, скользкая. Еще самим в аварию попасть не хватало.
– Да, извините, – бормочет Маня и снова молит лишь о том, чтобы машина ехала быстрее…
* * *
Трофим приходит в сознание. Он чувствует саднящую боль в голове, стянутой бинтами, как пыточным колпаком, и со стоном проваливается в забытье. Его преследует навязчивый сон, в котором события текут, как в замедленной съемке. Трофим отчетливо видит лица героев этого странного сна, который оборачивается страшной явью. Или нет, наоборот, светлая действительность превращается в кошмарное видение, и Трофим мучается тем, что не помнит, удалось ли ему хоть немного помочь…