– Вы наверняка разговаривали об этом с людьми. Что думают ваши коллеги?
– Что мотив убийства нужно искать в несправедливости этого необычного завещания, хотя как это сделать – они не знают.
Мистер Грайс неожиданно заинтересовался одним из небольших ящичков, стоявших перед ним.
– И это не заставило вас задуматься? – сказал он.
– Задуматься? – повторил я. – Не знаю, о чем вы говорите. Последние три дня я только то и делаю, что думаю. Я…
– Конечно, конечно, – сказал он. – Я не хотел сказать ничего обидного. Итак, вы видели мистера Клеверинга?
– Только видел, ничего больше.
– И вы собираетесь помогать мистеру Харвеллу заканчивать книгу мистера Ливенворта?
– Как вы узнали?
Он только улыбнулся.
– Да, – сказал я, – мисс Ливенворт попросила меня об этом небольшом одолжении.
– Царственное создание! – произнес он в порыве неожиданного воодушевления, но через миг опять заговорил деловитым тоном. – Перед вами открываются возможности, мистер Рэймонд. Я хочу, чтобы вы узнали две вещи: во-первых, какова связь между обеими леди и мистером Клеверингом…
– Значит, связь все же существует?
– Несомненно. И во-вторых, что является причиной напряжения в отношениях двух сестер.
Я задумался над предложенным мне положением. Шпион в доме прекрасной женщины! Как примирить это с моим природным характером джентльмена?
– А вы не можете найти человека более умелого в этих делах, чем я, чтобы разведать эти тайны? – наконец спросил я. – Роль шпиона мне совсем не подходит, уверяю вас.
Мистер Грайс нахмурил брови.
– Я помогу мистеру Харвеллу подготовить рукопись мистера Ливенворта для публикации, – продолжил я. – Я дам мистеру Клеверингу возможность познакомиться со мной и выслушаю мисс Ливенворт, если она захочет довериться мне, но прятаться за дверью, подслушивать, хитрить и юлить я не буду, о чем сразу заявляю. Моя задача – узнать все, что можно, открыто, а ваша – вдоль и поперек изучить все подробности этого дела.
– Иными словами, вы должны играть роль ищейки, а я – крота.
– Теперь скажите, есть новости о Ханне?
Он махнул рукой.
– Никаких.
Не могу сказать, что меня сильно удивило, когда в тот вечер после почти часа трудов с мистером Харвеллом я, выйдя на лестницу, увидел стоявшую внизу мисс Ливенворт. В ее вчерашнем поведении было нечто такое, что приготовило меня к продолжению разговора, хотя начала она его довольно неожиданно.
– Мистер Рэймонд, – сказала она, заметно смущаясь, – я хочу задать вам вопрос. Вы хороший человек, я знаю, и ответите честно. Как ответил бы брат сестре, – прибавила она, на миг устремив взгляд на мое лицо. – Я знаю, это прозвучит странно, но помните, что у меня нет другого советника кроме вас, а мне нужен совет. Мистер Рэймонд, как вы думаете, человек может сделать что-то очень-очень плохое, а потом стать по-настоящему хорошим?
– Конечно, – ответил я. – Если он действительно раскается.
– А если он не просто провинился, если он действительно причинил вред, воспоминания об этом злом часе накроют тенью всю его жизнь?
– Это зависит от того, какой вред он причинил и как это отразилось на других людях. Если он, скажем, покалечил себе подобное существо, человеку чувствительной организации будет трудно жить после этого счастливо. Впрочем, несчастливая жизнь не означает, что он не будет жить хорошей жизнью.
– Но для того, чтобы жить хорошей жизнью, разве ему не придется открыть совершенное им зло? Может ли человек продолжать жить и творить добро, не признавшись в содеянном зле?
– Да, если признанием этим он не мог бы возместить причиненный вред.
Мой ответ, кажется, взволновал ее. Отступив, она секунду стояла передо мною в задумчивости и в свете фарфоровой лампы сияла величественной красотой. Наконец она снова ожила и пошла в приемную, поманив меня за собой соблазнительным жестом, но к этой теме больше не возвращалась, напротив, всем последующим разговором даже старалась заставить меня забыть о том, что прошло между нами. В этом она не преуспела, что объяснялось моим живым и неугасающим интересом к ее сестре.
Выйдя на крыльцо, я увидел Томаса, дворецкого, который стоял, опершись о калитку. Я тут же испытал сильное желание поговорить с ним на тему, которая занимала меня все время после дознания. А именно: кто такой мистер Роббинс, заходивший к Элеоноре вечером в день убийства? Но Томас был решительно неразговорчив. Он вспомнил, что такой человек действительно заходил, но не мог описать его внешнего вида, кроме того, что это был человек не маленький.
Я не стал на него давить.
Мы смотрим на звезду по двум причинам: потому, что она излучает свет, и потому, что она непостижима. Но возле нас есть еще более нежное сияние и еще более великая тайна – женщина!
Виктор Мари Гюго. Отверженные
И потянулись дни, которые не приносили ничего или почти ничего нового. Мистер Клеверинг, возможно, обеспокоенный моим присутствием, перестал появляться в своих обычных местах, чем лишил меня возможности завести с ним знакомство естественным путем, а вечера, проведенные с мисс Ливенворт, лишь порождали ощущение постоянного душевного напряжения и беспокойства.
Рукопись потребовала меньшей переработки, чем я ожидал. Однако, занимаясь внесением тех немногочисленных правок, которые все же были необходимы, я получил прекрасную возможность изучить личность мистера Харвелла. Я нашел его прекрасным секретарем, не более и не менее. Жесткий, неподатливый и угрюмый, но верный долгу и ответственный. В конце концов я стал уважать его, и он мне даже понравился. Не знаю, насчет уважения, но я видел, что приязнь не была взаимной. Он никогда не говорил об Элеоноре Ливенворт, более того, он вообще не упоминал о семье и о постигшей их трагедии, и у меня сложилось впечатление, что такая замкнутость коренится не в характере этого человека, а где-то глубже, и что если он заговаривал, то делал это с какой-то целью. Подозрение это, разумеется, в его присутствии держало меня в постоянном напряженном внимании. Я невольно время от времени украдкой поглядывал на него, проверяя, как он себя ведет, когда думает, что на него никто не смотрит, но он всегда был одинаков: безразличный, старательный, невозмутимый работник.
Бесконечные удары в глухую стену – а именно так мне это представлялось – наконец стали почти невыносимыми. Если Клеверинг прячется, а секретарь не идет на общение, как мне продвигаться вперед? Короткие разговоры с мисс Мэри делу не помогали. Она была высокомерная, натянутая, возбужденная, раздражительная, благодарная, трогательная – все сразу и всегда разная. Постепенно я начал страшиться этих бесед, хоть и жаждал их. Похоже, в Мэри Ливенворт происходил какой-то внутренний перелом, доставлявший ей сильнейшие мучения. Я видел, как она, думая, что рядом никого, вскидывала руки, как мы делаем, стараясь удержать на расстоянии приближающееся зло или прогнать жуткое видение. Еще я видел, как она стояла, поникнув гордой головой, нервные руки безвольно висят, весь вид вялый и угнетенный, как будто тяжесть, которую она не могла ни выдержать, ни отбросить в сторону, отняла у нее саму волю к сопротивлению. Но это было лишь раз. Как правило, она держалась по меньшей мере с достоинством. Даже когда в глазах ее появлялась тончайшая тень мольбы, она стояла, расправив плечи, на лице – выражение осознанной силы. Даже в тот вечер, когда мисс Мэри встретила меня в коридоре с горящими щеками и губами, дрожащими от волнения, но развернулась и убежала, так и не сказав ни слова, она держалась с пламенным достоинством, которое произвело на меня большое впечатление.