– Не знаю. Но кто-то же украл. Рылся в твоих вещах, проник в номер… Сделать это не так уж сложно, но неприятен сам факт.
– Неприятен – это слабо сказано. – Бабкин поднялся. – Маш, собирайся, я тебя отвезу в город.
– Забудь и думать, – отрезала она. – Никуда я не поеду, во всяком случае, без вас!
– Если Илюшин прав, тебе здесь оставаться опасно!
– Маш, это действительно не лучшая идея, – поддержал его Макар. – Нам нужно здесь от силы два дня.
– За два дня со мной ничего не случится, – твердо сказала Маша. – Я буду везде ходить с тобой, Сереж. Ты меня защитишь, если что. Но с моей стороны Зинчук опасаться нечего: если я не узнала ее до сих пор, шансов, что это случится, практически нет.
– Даже не знаю, радоваться этому или огорчаться, – пробормотал Илюшин.
Бабкин рассерженно измерил шагами комнату.
– От меня – никуда! – предупредил он, нависнув над женой.
– Клянусь!
– Мне чертовски не по душе, что ты остаешься сидеть тут в компании убийцы!
– В вашей компании!
– Не важно! Мы понятия не имеем, на что способна эта женщина.
«Как раз таки имеем», – подумала Маша, вспомнив исколотое тело на кровати, но промолчала. Теория Илюшина после его объяснения представлялась ей теперь не такой уж невероятной. И Юльку она бы в самом деле не опознала, пожелай та остаться неузнанной. Но это значит, что…
«Да. Каждая из них. Кроме Моти… И Коваль с Савушкиной».
Маша поймала себя на том, что перебирает лица и примеряет их к тому образу, что сохранила ее память. Не Саша. Не Аня. Не Белка…
«Я просто не хочу, чтобы это были они. Пускай бы это оказался чужак, ревнивый любовник, психопат, в конце концов! Кто угодно, кроме наших!»
Так она и сказала мужу и Илюшину.
– Возможно, ты и права, – неожиданно согласился Макар. – Наша задача здорово облегчается тем, что здесь работает следственная группа. Уликами, опросами свидетелей, поиском записей с камер – вдруг они все-таки есть! – будет заниматься именно она. И я процентов на восемьдесят уверен, что им удастся отыскать, кто это сделал. Пятна крови на одежде, следы обуви на ковре… Поверь мне, убийца не мог не оставить зацепку. Да взять хоть нож!
– На котором мои отпечатки…
– Будь это так, тебя бы уже вели отсюда под белы рученьки, – проворчал Бабкин.
– Вот именно, – кивнул Макар. – Так что исходим из того, что твоих отпечатков на нем нет.
Маша непроизвольно потерла кончики пальцев.
– Но если все так, как ты говоришь, зачем здесь мы?
– Потому что остаются эти двадцать процентов, – ответил за друга Бабкин.
– Верно. И потому, что следователь вгрызся именно в тебя. Мы кровно заинтересованы в том, чтобы нашли убийцу. И раз уж у нас есть кое-какие предположения, а также возможность их проверить, зачем упускать такую оказию?
Маша подошла к окну. Она второй раз ловила себя на ощущении, что на нее время от времени кто-то взглядывает: пристально, но будто бы издалека. Если бы напротив стоял дом, Маша всерьез предположила бы, что там засел кто-то с биноклем. Но за окном качались лишь деревья, и выискивать на них наблюдателя было смешно и глупо.
– А если… – медленно проговорила она, – если мы и в самом деле найдем ее?
Маша отвернулась от окна и внимательно посмотрела на Илюшина с Бабкиным.
– Если ты прав, Макар? Зинчук здесь, и я догадаюсь, под чьей маской она прячется? Что тогда?
– Пойдем к следователю, – немного удивленно отозвался тот. – Маш, ты пойми: он вовсе не выбрал тебя своим персональным врагом. Ему просто нужно дело раскрыть, причем с минимальными затратами. Вот и все. Мы сдадим ему Зинчук, и пусть разбирается с ней сам.
Бабкин встал, задел кодекс Бусидо на столе и тот упал, раскрывшись на середине.
– Выбери наугад любую цитату, – попросила Маша. – Как ни странно, меня они успокаивают.
Сергей наклонился за книжкой.
– «Не имеет смысла умирать, когда люди о тебе плохого мнения», – прочел он.
Повисло молчание.
– Похоже, Рогозина поступила в точности наоборот, – пробормотал Бабкин.
2
Проснувшись утром, Мотя не сразу поняла, где находится. Спросонок она всегда чувствовала себя особенно бестолковой. В голове с трудом ворочались тяжелые мысли, слипшиеся, как дрожжевое тесто. Где она? Почему такая жесткая подушка? Кто купил эти странные шторы в оранжевую полоску?
Сонный Мотин мозг искал, за что зацепиться, чтобы утвердить себя в этом мире, – и не находил. Вокруг все было чужое. Даже свет за окном, бледный, молочный, был не тот, к которому Мотя привыкла в своей квартире.
Это-то ей и помогло. Слово «чужой» еще раз вспыхнуло перед глазами, и Губанова все вспомнила.
Ребенок.
Отель.
Рогозина.
Убийство.
Вместе с воспоминаниями нахлынуло чувство голода. Мотя сглотнула, вскочила и заметалась, ища, что бы перехватить до завтрака. Но все орешки она подъела накануне, от шоколадки остался только фантик с крошками. Высыпав их в рот, Мотя торопливо оделась и побежала в столовую.
У скудного шведского стола она налетела на Беллу Шверник. Циркуль выглядела таинственно и нелепо в кожаных брюках и черном свитере с высоким горлом.
– Ты! – свистящим шепотом выкрикнула Белка. – Как! Ты! Можешь! Есть! В такое! Утро!
Мотя уставилась на поднос, который держала Шверник. Тарелка манной каши и два бутерброда с колбасой.
– А это для чего – для поделок на конкурс? – вырвалось у нее.
Шверник вскинула голову.
– Для поддержания плоти! Я не имею права сдаться в такой момент.
Мотю всегда сбивал с толку чужой апломб. Она не понимала, о каком таком моменте говорит Белка. Но Шверник выглядела и вела себя так, словно все вокруг держится только на ней, и чтобы не случилась катастрофа, она должна питать свое тело. Но лишь ради остальных!
– Ты собралась на похороны? – глупо спросила Мотя.
Ей представились рыдающие родители Рогозиной, которые с двух сторон висят на Шверник. А та стоит, несгибаемая, как ручка метлы, и держит несчастных стариков за плечи.
– Какие похороны? – изумилась Шверник. – Господи помилуй, ну ты и дура.
Белла водрузила на поднос стакан с чаем.
– Бел, почему ты меня так не любишь, а? – почти дружелюбно спросила Мотя. – Ну вот что я тебе сделала? Сначала в бане ты меня приложила… И вот теперь тоже… За что?
Белла наградила ее высокомерным и насмешливым взглядом.
– Да-да-да, поиграй в обиженную толстушку! Это лучшее, что тебе удается!