Внутренний голос сказал мягко, словно разговаривая с ребенком:
«Мотя, что ты здесь делаешь?»
«Завтракаю!»
«Нет, что ты делаешь в отеле? Ты только что осознала, насколько опасна для убийцы. Так почему бы тебе не уехать отсюда прямо сейчас?»
Мотя уткнулась в тарелку.
Она не может уехать! Во-первых, к ней до сих пор так и не пришло решение, что делать с ребенком…
«Мотя, ты дура? – четко спросил внутренний голос, почему-то с интонациями Машки Елиной. – Ты видела, что она сотворила с Рогозиной? Какой ребенок, какое решение? Беги! Спасайся!»
Не могу, упрямо возразила Мотя. Это важно! Я настроилась на то, что решу все именно здесь. Мне трудно свернуть с выбранного пути! И потом, меня-то убить будет посложнее, чем Рогозину. Я так просто не дамся.
Внутренний голос потрясенно молчал.
Во-вторых, настойчиво продолжала Мотя, я не должна так просто сбегать. Если я знаю, кто убил, мне нужно понять, что делать с этой информацией.
Она мимоходом вспомнила следователя, но отбросила идею поделиться сведениями с ним. Очень уж противный! Мотя не собиралась ему доверять. Но кому, кому рассказать?
Елина?
Мотя помрачнела. А вот и третья причина, почему ей нельзя уезжать. До тех пор, пока она не поговорит с Машкой Елиной…
«Но ты можешь сделать это потом!»
«Потом я этого точно никогда не сделаю! Либо сейчас – либо никогда!»
Мотя запыхтела от раздирающих ее противоречивых мыслей. «Беги!» – «Поговори с Елиной!» – «Сейчас же!» – «Нет, сперва позвони Валерке и все расскажи ему!» – «Ты не можешь!» – «Ты не смеешь уехать!» – «Пока ты не рассказала ей, ты должна остаться здесь!» – «Но тебя убьют!»
– Никто меня не убьет, – твердо сказала Мотя и поднялась.
Две пожилые тетушки за соседним столиком изумленно вытаращились на нее.
– Никто меня не убьет, ясно? – повторила покрасневшая Матильда и пошла к выходу, не забыв захватить напоследок кусочек сыра.
3
План был прост. Так сказал Илюшин. Илюшин всегда это говорил, и каждый раз Бабкина охватывали недобрые предчувствия, потому что по собственному опыту он знал: хочешь максимально усложнить предстоящее дело – скажи, что оно простое.
– Нам нужно найти Юлию Зинчук, – обозначил задачу Макар. – И поднести ее на блюдечке следователю. Дальше пусть он сам разбирается, соответствуют ли ее отпечатки найденным на ноже.
– Это если они есть.
– Даже если нет, у него появится предмет для размышлений. У Зинчук имеется мотив…
– …о котором мы не знаем, – немедленно дополнил Бабкин.
– …и возможность!
– …о которой нам тоже ничего не известно! И, кстати, даже этого недостаточно для обвинения.
– А нам и не требуется никого обвинять, – заявил на это Илюшин, легкомысленно помахивая блокнотом. – Нам нужно переключить фокус внимания следователя с твоей жены на нового персонажа. Не говори мне, что это сложно!
– С учетом того, что мы не знаем ни персонажа, ни мотива? Скажу!
– Значит, надо вычислить Зинчук и разузнать у бывших одноклассниц твоей жены, чем ей насолила Рогозина много лет назад.
Сергей только головой покачал. Он отказывался понимать, как можно расследовать дело, не собирая улики, не анализируя все обстоятельства произошедшего…
– Считай, что мы просто опрашиваем свидетелей, – успокоил его Макар.
– И даже этого мы не имеем права делать, – недовольно пробормотал Бабкин. Но последовал за другом, поскольку выбора ему не предоставили.
Машу закрыли в номере, несмотря на ее протесты.
– У тебя есть телефон, книги, компьютер, – заявил непреклонный Сергей. – Считай, что ты под гуманным домашним арестом.
– Гуманным? Я даже увидеться ни с кем не могу!
– А тебе не нужно ни с кем видеться.
– Боже упаси, – согласился Макар. – Мы по-прежнему понятия не имеем, кто из ваших – Зинчук.
– Но послушайте! – запротестовала Маша. – Давайте будем логичны! Мы можем методом исключения сразу сказать, кто из наших – точно не Юлька!
Макар без предупреждения бросил блокнот Сергею. Другой человек получил бы записной книжкой в голову, но если Бабкин в чем-то и опережал Илюшина, то в быстроте реакции, и Макару об этом было отлично известно. Сергей просто вскинул руку – и блокнот оказался в ней.
– А если бы в глаз попал? – флегматично осведомился он.
– Исключено! Я целился в лоб. Записывай, мой стремительный друг.
– Да подождите вы! – растерялась Маша. – Что записывать?
– Твои соображения о том, кто точно не Зинчук.
– Для начала – Савушкина и Коваль. Одна малютка, вторая дылда. Юлька, если мне не изменяет память, примерно с меня ростом.
– То есть метр семьдесят плюс-минус пять сантиметров, – черкнул Бабкин.
Макар взъерошил волосы.
– Я бы сделал допуск на все десять. Вряд ли Маша так точно оценила в юности рост девчонки, с которой они даже рядом ни разу не стояли.
– Может, на физкультуре?
Макар и Бабкин с надеждой уставились на Машу.
Она отрицательно покачала головой:
– У Юльки было освобождение.
– Жаль.
– Ну ладно, с ростом в целом ясно: средний.
– А по комплекции сразу отпадает Мотя, – вставила Маша.
Макар усмехнулся.
– Серега, если твоя жена наберет тридцать кило, ты ее узнаешь?
Маша поняла, к чему он клонит.
– Говорю вам в сотый раз, я помню Мотино лицо, – настойчиво сказала она. – Губанова почти и не изменилась. Только раздулась немножко. Как воздушный шарик!
– Уже сгораю от желания увидеть женщину – воздушный шарик, – пробормотал Бабкин, делая пометки в блокноте. – Все прочие годятся на роль Зинчук?
Маша неохотно кивнула.
– Впрочем, нет! Подожди! Анна! Анна Липецкая отпадает.
– Почему?
– Она сразу при встрече напомнила мне одну вещь, о которой могли знать только мы двое.
– Точно только вы двое? – вмешался Макар. – Липецкая больше ни с кем не могла поделиться?
Маша открыла рот, чтобы сказать «ни в коем случае», – и закрыла.
Могла. Запросто.
– Еще она сделала кое-что… Щелкнула суставами пальцев. У нее была такая дурацкая привычка в школе. Макар, почему ты смеешься?
– Потому что именно это и выглядит подозрительно! Человек с первой секунды напоминает тебе то, что должно сразу разъяснить, кто он такой. А потом демонстрирует привычку, по которой его все помнят. Не слишком ли нарочито?