– Я Антони Леклер, что соответствует моим документам. И это уже заложено в компьютер. А кем я был, не знает ни один компьютер.
– Но, как я теперь выяснила, это знает мой бывший муж. Он знает. Поэтому он и приобрел твой портрет.
– Да. Он живет в Вашингтоне. И где он там работает?
– В военном министерстве.
– Еще хуже.
– Чем же хуже?
– Я служил гардом в самых высших кругах. У братьев Кеннеди. Меня там знали.
– И чем это может тебе грозить? – Я подумал: действительно – чем? Кому собирается Гол показать мой портрет? – И я сказал:
– Да ничем. Те, которые меня хорошо знали, их уже нет в живых. И меня тоже не было бы в живых, если бы я вовремя не уехал в Аргентину и не сделал бы там пластической операции. – Я замолчал. Глория тоже молчала. Мы смотрели в глаза друг другу. Наконец, я сказал:
– А теперь о деле. Вот я такой, какой есть, и каким ты меня теперь знаешь. Я люблю тебя и предлагаю тебе руку и сердце.
– У тебя было много женщин? – спросила она.
– Много, – ответил я, не спуская с нее глаз.
– Я в этом не сомневалась. А черные женщины у тебя были?
– Были.
– А сейчас у тебя есть женщины?
– Есть, – ответил я, продолжая смотреть ей в глаза. – Но когда мы поженимся, у меня будет только одна женщина, ты.
– Ты не спросил, люблю ли я тебя настолько, чтобы принять твое предложение.
– Да, не спросил. Скажи это сама.
– Когда-то я тебя любила.
– Знаю. Тринадцать лет назад. А сейчас? – Она отвела глаза в сторону, после паузы сказала:
– Я, наверное, всегда тебя любила. И ты это понял, когда мы встретились на пляже Брайтона.
Когда мы вернулись, Натали вышла из своей комнаты. Глория сказала:
– Антони все знает. Я сказала ему, что теперь ты знаешь, кем он тебе приходится. – Натали молча стояла посреди гостиной, не зная как себя вести. Я сказал:
– Кажется, новость не очень-то обрадовала ее.
– Нет, я рада, – со смущенной улыбкой сказала Натали. – И тут я объявил:
– Я сделал твоей маме предложение, и она с большим энтузиазмом приняла его. Так что мы теперь будем не только твоими физиологическими родителями, но и вполне законными. – Натали неуверенно спросила:
– Антони, значит я могу называть тебя – папа?
– Именно так, и только так ты должна меня называть! – Я подхватил Натали на руки, крутанул вокруг себя, а потом перекинул через плечо вниз головой. Она восторженно взвизгнула, и я сказал: – Мама говорит, что никогда тебя не била. Теперь я имею право восполнить это упущение в твоем воспитании, и если ты будешь себя плохо вести, буду тебя больно шлепать. – И я слегка шлепнул ее по попке. – Когда я поставил ее на пол, она весело сказала:
– Теперь это называется злоупотреблением родительскими правами.
– Вот я и буду злоупотреблять. – Глория улыбалась. Я спросил: – Натали, а где твое поздравление? Ведь мы с мамой тринадцать лет дожидались этого дня.
– Сейчас сбегаю куплю цветов! – И Натали направилась в переднюю. Я удержал ее за руку.
– Цветы потом, – сказал я. – А сейчас, – и я вынул из кармана плаща знакомую им бархатную коробочку. Вынув колье, я стал надевать его на шею Глории, и Натали помогла мне застегнуть его. Потом она обняла нас, прижимаясь к нам, повторяя: – Поздравляю, поздравляю, дорогие родители, очень дорогие, папа и мама… – Потом она вскочила на стул, сказала:
– В классе я теперь объявлю, что у меня есть папа.
– Как ты это объяснишь? – спросила Глория. – Все знают, что твои родители в разводе.
– А я скажу всю правду.
– Какую правду?
– Что мои родители были в разводе много лет, а теперь опять сошлись. – Тут я подумал, что Натали со своей детской непосредственностью мгновенно разрешила все наши проблемы. Спрыгнув со стула, она вдруг умоляющим голосом сказала: – Антони, ой нет, папа, оставайся у нас, не уезжай больше.
– Наоборот, – сказал я. Это вы должны приехать ко мне в Нью-Йорк.
– Мы приедем, – серьезно сказала Глория.
Во вторник я вышел на работу во второй половине дня, и мистер Хоген тут же сообщил, что сразу после спектакля надо исправить кран в индивидуальной костюмерной номер шесть. Это значило в комнате, где гримируется и переодевается какой-нибудь солист оперы. Я взглянул на программу. В этот день давали «Кармен». Уж не Симона ли Вернон, пышная Кармен, вызывала меня в свою индивидуалку? Так оно и оказалось. Когда вечером, после основной работы я пришел в индивидуалку номер шесть, Симона перед зеркалом влажными салфетками протирала над раковиной лицо, снимая жирный грим. Я поздоровался, открыл кран, и сразу брызнула куда-то вбок струя воды. Я сказал:
– Засорилась головка крана. Сейчас сменю.
– Подождите, я сейчас, – она осторожно провела салфеткой по накрашенным ресницам и закончила фразу: – протру виски, а то волосы намокают. – Она отошла от крана, я положил на пол мешок с инструментами, подошел к Мелисе. Она была в длинном халате, и я обнял ее сзади, слегка сжимая полные груди. Она подняла руку через плечо, коснулась моих волос.
– Хорошие волосы. Вы их не выцвечиваете?
– Нет. Натуральные, – ответил я, распахивая ее халат, под которым ничего не было кроме лифчика, который не закрывал груди, а только поддерживал их в приподнятом состоянии. Я провел рукой по ее телу, задержал пальцы в паху. Она запрокинула голову, уткнувшись макушкой в мою гортань. Я поднял ее на руки, усадил в кресло, и она сказала: – Вы действительно сильный. – Те же слова она сказала и в прошлый раз. Я быстро снял брюки и без предварительных ласк приступил к половому акту. В индивидуалке это было комфортабельней, чем в уборной с кафельными стенами, так что я, демонстрируя свое умение, сменил несколько позиций. Чтобы не закапать кресло спермой, я подложил под нее полотенце, которое снял со спинки того же кресла. Мелиса на сцене в испанском платье изображала любовь к неповоротливому толстому тенору и еще более толстому баритону, и теперь со мной она брала реванш. Возможно, у нее был любовник или муж, но ей приятней было ебаться со мной. И я благосклонно предоставлял ей свой хуй. Когда я уходил, она не стесняясь начала при мне процесс подмывания под краном душевой кабины. Вместо «до свидания» она сказала: – Антони, через два дня приходите сменить рожок душа. Он капает. – Через два дня на сцене опять шла «Кармен», и я опять после спектакля пришел к ней в индивидуалку уже без инструментов. – Где ваши инструменты? – спросила она. – Душ я починю завтра, – сказал я, обняв ее. – Завтра не надо, – возразила она. – Лучше через три дня. – Я спросил: – Через три дня опять «Кармен»? – Она ответила надменно: – Да, опять. – Я знал, что завтра будет «Тоска», и эту индивидуалку будет занимать сопрано, стройная брюнетка. Оказывается, эта толстая оперная блядь еще и ревновала меня.