Или это дело рук вампира?
Где-то в глубине сознания у Росситера притаилась такая мысль, и даже ему было трудно от нее полностью отстраниться. Внешний вид жертв, тот факт, что эксперты Бюро до сих пор не смогли определить, каким образом из тел могли быть выкачаны все жидкости, полное отсутствие свидетелей или улик – все это производило впечатление чего-то ненастоящего, какого-то дешевого фильма или романа, и было трудно думать о деле, производившем такое впечатление.
Он не верил в то, что тут имело место нечто сверхъестественное, но считал, что убийства в Рио-Верде и более ранние убийства взаимосвязаны.
Росситер глянул поверх перегородки, отделявший его кабинку, на кабинет Энгельса. Правила говорили, что на этой стадии ему следовало информировать своего начальника и представить ему как устный, так и письменный доклад, но он не был уверен в том, что хочет это делать.
Энгельс был совершенным образцом противного, тупого и толстозадого бюрократа, который не способен раскрыть преступление, даже если оно совершается у него под носом. Он не выходил из своего кабинета ни для чего более важного, чем поход в «Макдоналдс», со времени отставки Гувера в 1972 году, и у него точно недостаточно амбиций, чтобы активно вести расследование по данному делу. Будь то серийные убийства или что-то иное, стиль Энгельса оставался неизменным – сидеть и ждать, предоставив возможность местной полиции действовать.
Но это не его стиль. Не стиль Грегори Росситера.
У него-то как раз были амбиции, и, если он верно разыграет свои карты, если раскроет этот случай и успешно свяжет его с другими нераскрытыми делами в других штатах, – это будет его билетом в Вашингтон из опостылевшего Финикса.
Вернулся стажер, который нервно улыбался Росситеру:
– Шеф Энгельс сказал, чтобы вы немедленно забрали ваш факс.
Росситер ухмыльнулся, но в его улыбке не было и оттенка юмора.
– Скажи ему… – Он не закончил фразу, покачав головой. – Неважно. Я иду.
Грегори убрал распечатку в ящик своего стола и выключил монитор.
Нет, он не станет ничего докладывать Энгельсу. Правила правилами, но он пока оставит эту информацию при себе.
Сью хотела поговорить со своей бабушкой после ужина, но сразу после него старушка неожиданно вышла из-за стола и скрылась в своей спальне.
– Бабушка себя хорошо чувствует? – спросила Сью.
Джон пожал плечами, никто из родителей ничего ей не ответил. Сью молча доела свой рис.
В ресторане и она, и Джон убирали со столов, подметали, мыли посуду, но дома это было только женскими обязанностями, и после ужина Джон отправился в гостиную смотреть телевизор, а Сью осталась на кухне с матерью. Она, возможно, уже давно стала бы возражать против такой вопиющей дискриминации, но на самом деле это время было единственным, когда ей представлялась возможность поговорить с матерью наедине, и только поэтому Сью согласилась на такое несправедливое разделение труда. Правда была в том, что именно в эти моменты она чувствовала настоящую близость к матери. Моя посуду, работая на кухне, они уже были не матерью и дочерью, а коллегами, равными. Их роли были четко определены: одна мыла посуду, а вторая ее вытирала. Они менялись этими ролями, при этом могли говорить свободнее, чем в иных ситуациях, когда в присутствии других людей между ними иногда возникала некая враждебность.
Была очередь Сью мыть посуду. Она взяла мочалку с деревянной полки и выдавила в раковину средство для мытья посуду, перед тем как включить воду.
Мать казалось озабоченной и размышляла о чем-то, глядя в окно. Сью подумала, что, возможно, бабушка рассказала ей что-то о капху гирнгси. Она уже хотела спросить об этом, но осеклась.
Раковина наполнилась водой, появились мыльные пузыри. Сью бросила туда палочки и вилки, а потом повернула кран, чтобы в другой половине раковины мать могла споласкивать посуду.
Какое-то время они работали в молчании.
Сью поймала себя на том, что думает о матери, об отце, и вежливо кашлянула. Мать сурово посмотрела на нее, и девушка чуть не попятилась, но потом заставила себя задать тот вопрос, который уже хотела задать раньше.
– Ты любишь отца?
На лице матери ничего не отразилось – ни удивления, ни недоумения. Она сполоснула тарелку и принялась вытирать ее.
– У нас очень хороший брак.
Сью набралась храбрости и продолжила настаивать.
– Но ты любишь его?
– Да, люблю. – Еще одна тарелка: сполоснула, вытерла.
Сью закончила мыть посуду, вытерла руки о свои джинсы и посмотрела на мать.
– Ты всегда любила его? Когда вы впервые встретились, ты уже знала, что любишь его?
Ее мать на мгновение замолчала – ее маленькие руки продолжали вытирать тарелку, хотя она уже давно была сухой.
– Я полюбила его постепенно, – наконец сказала она.
– А ты…
– Мой, – строго сказала мать, – я не в настроении разговаривать.
Сью кивнула. Мама вдруг показалась ей старой, и это напугало девушку. Она увидела сходство с лицом бабушки в том, как на лице матери появлялись такие же морщинки вокруг рта и глаз; но в то же время под этими морщинками угадывалось и ее собственное лицо. Сью поняла то, что не приходило ей в голову во время дней рождения матери – та уже достигла верхней границы среднего возраста. Да и сама Сью уже не девочка.
Это было печальное открытие, которое оставило в ней странное чувство. Она начала мыть кастрюлю для варки риса, отскребая ногтями прилипшие к внутренней стенке зернышки. Мать Сью взяла еще одну тарелку, вытерла ее, и было что-то такое в ее медленных и неторопливых движениях, от чего она казалась хрупкой и уязвимой.
И тут Сью осенило.
Капху гирнгси может убить ее мать. Или ее отца, или Джона, или бабушку – никто из них не был защищен.
Сью снова посмотрела на мать – и впервые поняла, как она любит ее и переживает за нее. За обоих своих родителей. За всю свою семью.
Если бы это было сценой из телевизионного сериала, то в этот момент она повернулась бы к матери и сказала: «Я люблю тебя», и они обнялись бы, и все проблемы были бы решены, а все прошлые конфликты забыты.
Но ее семья не была одной из этих придуманных семей, и Сью передала матери кастрюлю для варки риса, ничего не сказав, а затем принялась скрести палочки.
После того как посуда была вымыта, Сью сидела некоторое время между отцом и братом и смотрела информационно-развлекательное шоу «Энтертейнмент тунайт», потом пожелала спокойной ночи и пошла по коридору к комнате бабушки.
Она медленно открыла дверь. Бабушка лежала на кровати, закрыв глаза левой рукой. Шторы и жалюзи опущены, так что ни лучик дневного света в ее спальню проникнуть не мог; обе лампы выключены, и свет проникал только из коридора через открытую Сью дверь. Комната еще сильнее, чем обычно, пахла травами и средствами китайской медицины.