Она уложила мужа в постель и принялась за уборку. Но слова о наследстве не выходили у нее из головы. Некое подобие надежды шевельнулось в ее груди.
А что если?..
Но она упрямо отгоняла от себя эту мысль, ибо обездоленным любые помыслы о счастье кажутся кощунственным искушением судьбы.
Тем не менее она осторожно, с безразличным выражением лица справилась у мужа относительно адреса нотариуса. И ничего не сказав, ушла из дома.
Вечером домой вернулась красивая и молодая женщина. Щеки ее порозовели, а морщинки у глаз — следы времени и страданий, исчезли. Она принесла чиновнику гроздь черного винограда.
— Это тебе, маленький, — произнесла она с нежностью, — ешь, это тебя освежит.
— Ну вот видишь, — отозвался чиновник, с удовольствием ощипывая гроздь, — я говорил правду… — он успокоился и преисполнился безмятежной уверенности, видя, что жена поверила.
3
С жаром принялись они говорить о будущем. В своем воображении пани Сырова уже ворвалась в новое жилище, сопровождаемая роем женщин с мокрыми тряпками, швабрами и рисовыми щетками в руках. Она перевернула вверх дном всю квартиру, сделала ремонт и расставила мебель.
— И найму прислугу, — сказала она.
— А то как же, — поддержал ее чиновник.
Он повеселел, проворно вскочил с постели и принялся бегать по комнате.
— Какой поворот, какая перемена! — восклицал он вне себя от восторга. — Конец мытарствам, открываются новые горизонты… Даже не верится.
Он вдруг запнулся и строго посмотрел на супругу. Тень сомнения опять закралась в его душу.
— Надеюсь, ты не позволила себя обмануть, — сказал он, — надеюсь, все в порядке…
— Разумеется, — ответила жена.
Уверенный тон жены успокоил чиновника. Он опять воодушевился и начал: — Чудесная жизнь открывается перед нами. Конечно, сорить деньгами мы не станем, будем жить пристойно и сообразно нашему положению.
Жена очнулась от своих грез.
— Жаль… — вздохнула она.
— Чего жаль? — удивился чиновник.
— Восемьсот тридцать пять тысяч… Как жаль, что не целый миллион!..
— Почему?
— Так… Была бы круглая сумма…
— Мария, не кощунствуй! — серьезно произнес чиновник. — Восемьсот тридцать пять тысяч — это огромные деньги.
— Дело не в этом. Просто мне странно, как это он не скопил миллиона, если уж сумел скопить восемьсот тридцать пять тысяч.
— Моего покойного дядюшку ты не трогай. Это был ученый, человеколюб. Ты должна благодарить Господа Бога за то, что вышла замуж именно за меня, человека, который может гордиться такой замечательной родней.
— Я делила с тобой трудности, сумею жить с тобой и в достатке.
— Вот, вот… И я буду совсем не таким домовладельцем, как полицейский, увидишь. Квартиросъемщики будут жить в моем доме в спокойствии и довольстве… Двери в квартиры жильцов я велю покрасить в коричневый цвет, а свои — выкрасить белой эмалью. Перед дверью положу коврик с надписью «Salve» (Привет тебе!). Потому что хозяин дома должен выделяться среди съемщиков.
— Куплю тебе материал на костюм, — сказала жена. — Чтобы ты одевался, как подобает твоему положению.
— Но только без меня этого не делай, я не могу допустить, чтобы ты опять выбрала какую-нибудь экстравагантную расцветку.
— Тогда для меня было важно другое… — оправдывалась жена. — Материя была прочная, долговечная. Сколько ты носил тот костюм? Теперь, конечно, ты можешь себе позволить что-нибудь более элегантное.
Она задумалась. Через минуту встрепенулась и сказала: — Нужно будет заявить, что мы отсюда съезжаем.
— Конечно, — сказал чиновник с чувством собственного достоинства. — Я с ним переговорю.
— Незачем. Пошлем ему уведомление по почте.
— Ты права. Это лучше.
Они еще немного поговорили и вышли подышать свежим воздухом, — нынче квартира казалась им слишком тесной.
На улице жене пришло в голову, что следовало бы навестить родителей и сообщить им эту грандиозную новость. Она поехала в город.
Тесть сидел на диване, курил трубку и задумчиво поглядывал на мокрое звездообразное пятно на потолке. Она застала его в тот момент, когда он рассказывал теще какую-то историю.
…я ему сказал: — Пан трактирщик, все-таки чудно у вас как-то… — Что чудного-то? — он мне на это. — Что чудного? А вот что чудного. Даете хорошую порцию мяса и всего две картофелинки к нему. Как это понимать? Я привык к изрядной порции картофеля. Мне не столько мясом угодишь, сколько картошкой. Я смолоду картошечник. — Он ничего не сказал и ушел на кухню. Официант принес мне полную, с верхом, тарелку картошки. Поглядела бы ты…
— Но тебе пришлось заплатить за эту картошку дополнительно… — заметила теща.
— Э, ты меня не знаешь! Я заказал еще две кружки пива и сигару Кубо, все вместе стоило семьдесят пять крейцеров. Тогда все было по старинке, не то что нынешняя обдираловка… В том городе у меня вышло недоразумение из-за двух центнеров мака.
Известие о наследстве вызвало панику. Это было неслыханно, чтобы такое счастье, как крупный выигрыш или наследство, подвалило беднякам. Подобное случается лишь в рассказах из календарей для простонародья. Теща переполошилась и принялась бесцельно бегать по комнате. Не отдавая себе отчета в том, что она делает, движимая силой привычки, она приготовила кофе. Тесть от восторга издавал звуки, похожие на скрип продавленного дивана.
Теща пустила слезу и обняла дочь. Тесть полагал, что тут нужна твердая рука. У человека есть определенные обязанности в отношении собственности.
Допоздна засиделись они, толкуя о предстоящей радужной жизни.
1
«…отказываюсь от квартиры, съеду в конце нынешнего квартала, не позднее Нового года…»
Снова и снова возвращался полицейский к этой фразе, приведшей его в полное смятение.
«Как это так? — ломал он себе голову, длинными шагами меряя комнату. — С чего это они съезжают? Вдруг на тебе, ума не приложу».
«Может, чиновник испугался, что на него подадут в суд за ту выходку?» — раздумывал полицейский, но потом решил: вряд ли. Чиновник знает, что люди, живущие на их улице, отказались свидетельствовать по этому делу, а времена сейчас такие, что на суде не верят даже полицейскому.
Может, нашли что получше?..
Это не исключено, и все-таки странно… Разве сейчас можно так сразу найти квартиру? Они воображают, будто кто-то будет их обхаживать. Как бы не так, могу дать голову на отсечение. Уж не считают ли они, что я буду плакать по ним. Как же! На их место найдется десяток желающих.